Читать книгу "Прогулки по Испании. От Пиренеев до Гибралтара - Генри Воллам Мортон"

Я неуклонно поднимался из долины Арги в горы, и с одной стороны дороги нередко возникала пропасть, в которую я не трудился заглядывать. Это огромное ущелье ведет на плато с фермами и полями пшеницы; потом снова начинается ущелье: оно петляет и изгибается — и внезапно за изгибом холма открываются громадные голые пики, унылые и ужасные. Где-то впереди лежал Ронсеваль — одно из знаменитейших названий, подобное Тинтагелю и Авалону.

Дорога кружила по Пиренеям; иногда я двигался на север, иногда на юг; а потом вдруг проехал последние несколько деревушек с испанской стороны ущелья — и наконец очутился в деревне Ронсеваль. Я всегда представлял, что она должна прятаться в расселине, где можно уничтожить армию камнями, сброшенными с гор, — как, по легенде, и случилось с арьергардом Карла Великого. Но ничего подобного. Ущелье даже не походило на известнейший горный проход в мире. Дорога внезапно свернула в маленькую деревушку, где несколько каменных домиков сгрудились около большого, мрачного на вид монастыря, а кругом расстилались поля и горы, заросшие елями. Хотя Ронсеваль находится на высоте около трех тысяч пятисот футов, меньше половины высоты перевала Большой Сен-Бернар, было очень холодно, а в воздухе висела сырость. Неподалеку от монастыря стоял маленький трактир, оказавшийся вполне уютным. Единственными гостями, кроме меня, были французские ботаники, которые разбирали свои образцы на столах в небольшой столовой и возбужденно спорили насчет хилого растеньица, показавшегося мне похожим на клевер. Горячий суп, от которого валил пар, омлет, жареная баранина и красное вино взбодрили всех, и пока мы ели, подполз ветхий автофургон, нагруженный овощами и фруктами с далеких равнин. Один из французов заметил, что баски — величайшие, самые дерзкие и изобретательные контрабандисты в мире; мол, он знавал нескольких басков, умудрившихся протащить контрабандой в Испанию рояль!

Таков оказался Ронсеваль, великий путь в Испанию, дорога, выбранная Карлом Великим, дорога паломников в Компостелу, маршрут армий, посольств, королевских свадебных процессий и курьеров с начала истории. Здесь Роланд трубил в волшебный рог Олифант, который добыл у великана Ютмунда, предупреждая ушедшего вперед Карла, что арьергард в опасности. На третьем зове Олифант разломился пополам, но звук был столь громок, что птицы падали мертвыми, а врага обуяла паника. Тогда Роланд вытащил свой меч Дюрандаль, который когда-то принадлежал Гектору и был добыт, как и Олифант, у великана. В рукояти меча хранилась нить из одежды Богоматери, зуб святого Петра, волос из бороды святого Дионисия и капля крови святого Василия. Но в тот день святые, видимо, отвернулись от героя, поскольку Роланд получил смертельную рану и пытался сломать Дюрандаль о камень, чтобы тот не попал руки врага. Но меч было нельзя сломать, и — так же поступил сэр Бедивер с мечом короля Артура Эскалибуром — Роланд бросил его в воду, где, как говорит песнь, он останется скрытым навеки.

Монастырь был погружен в полуденную дрему. Даже рабочие, чинившие кровлю, покинули свои лестницы и ушли. Я побродил вокруг и решил, что никогда не видел более сырого и неприветливого места. Мох рос на всех стенах, в темных бессолнечных уголках пробивались кустики папоротника; камень в старинных двориках потрескался от дождей и горного тумана. Как велика должна быть любовь к Господу, подумал я, чтобы давать человеку чувство удовлетворенности в этом аквариуме; или, может быть, тело, разбитое ревматизмом и согнутое ишиасом само собой превращается в лестницу для духа? Я наткнулся на могилу Санчо Сильного Наваррского, который сражался при Лас-Навас-де-Толоса и похоронен здесь вместе со своей супругой Клеменсией. Их гробницы уже успели потемнеть от возраста, когда через ущелье пришел Черный Принц с английскими рыцарями и лучниками; и я представил, что принца, наверное, привели сюда посмотреть на могилы, как всякого туриста.

Я прошел по дороге и добрался до старинной церкви, которая оказалась засыпанной камнями и мусором. Я смог только заглянуть внутрь; интересно, когда здесь служили последнюю мессу и почему вседневная связь веры с домом Верхней горницы разорвалась, ведь снаружи здание выглядело достаточно прочным. Бессчетные тысячи паломников, должно быть, преклоняли здесь колени за всю историю этой церкви, но горные туманы, видимо, разъедали ее, как и все прочее в Ронсевале. Сейчас Ронсеваль создает ощущение крайнего запустения. Наполеоновские армии проходили тут последними; паломники забросили этот путь намного раньше. Это была одна из главных дорог на карте веры, а теперь — последнее почтовое отделение в Испании. Я верю, что зимой Ронсеваль живет по словам трубадура: «Хребет высок, в ущельях мрак царит, чернеют скалы в глубине теснин»[121]; видят ли когда-нибудь те, кто живет здесь круглый год, тени, движущиеся в тумане, слышат ли в завываниях ветра из Франции крик: «Монжуа!», эхом отдающийся в мокрых скалах? Как во всех местах, где совершались великие дела и слагались великие песни, в этом ущелье духовидцы никогда не жалуются на одиночество.

Мое собственное призрачное видение в этот день не было ни мрачным, ни воинственным: веселая пятнадцатилетняя Елизавета Валуа, которая прибыла в Ронсеваль во время метели в первые дни 1560 года, чтобы выйти замуж за тридцатитрехлетнего Филиппа II Испанского. Мария Английская уже два года как умерла, и Филипп решил примерить в третий раз то, что один писатель назвал «нарядом брачных мук». В Прадо есть очаровательный портрет Елизаветы, который показывает, что она была высокой и красивой девушкой: на ней черное платье, плотно облегающее талию, длинная двойная нитка жемчуга, прорезные рукава и дерзкая шляпка с красным пером, пришпиленная сбоку. Плиссированный воротник от уха до уха и лицо задумчивого мальчика-пажа. Картина, увы, не показывает ума и образованности принцессы — она переписывалась изящными стихами с Марией, королевой Шотландии, с которой вместе воспитывалась — и также не сообщает, что всю жизнь Елизавета находилась под контролем своей талантливой и расчетливой матери, Екатерины Медичи, которая готовила ее к роли циничной правительницы. (Последнее, впрочем, все же немного заметно.)

Сочувствуешь этим юным девушкам, оторванным от увеселений двора и обреченным на жизнь среди унылого этикета, ибо едва они становились королевами Испании, каждый их шаг был расписан с почти китайской скрупулезностью. Елизавета прибыла в Ронсеваль полузамерзшей от снега и ледяного дождя, и ее впустили в монастырь вместе с горами багажа, дамами и толпой гордых французских вельмож, готовых затеять ссору с испанцами по малейшему поводу или вообще без такового. Их раздражению не было предела, потому что испанские посланцы Филиппа, отправленные за невестой, ждали кортеж в деревне в пяти милях от монастыря. Французам пришлось укрыться в Ронсевале, чтобы уберечь юную королеву от тягот церемонии посреди бурана; но поскольку Ронсеваль не был назначенным местом, испанские вельможи отказались сниматься с места. Высокопарный дипломатический язык изобретен именно для таких затруднительных положений, и большая часть обмена любезностями происходила между захваченными метелью французами в Ронсевале и захваченными метелью посланниками Филиппа в пяти милях от них. Наконец Елизавета, потеряв терпение, решила, к ужасу и смятению французов, встретиться с испанцами; но в последний миг, как раз когда она уже выслала кортеж с багажом вперед, испанцы прибыли в Ронсеваль — повинуясь, как они сказали, зову своей королевы. В превеликом смущении, поскольку платья, мебель и богатые гобелены ползли по извилистой дороге к Испании, провели поспешный обряд; и в тусклом свете зимнего вечера кардинал Мендоса и герцог Инфантадо, перед которыми шествовали шестьдесят испанских вельмож в парадном платье, вошли в зал монастыря, где под флагом, расшитым лилиями Франции, юная Елизавета встала им навстречу. Торжественная церемония проходила при свете факелов и сопровождалась множеством неуместных стычек; когда же последняя речь была произнесена, последняя рука поцелована, последний табурет принесен, и французские дворяне встали на колени, чтобы попрощаться с юной королевой, девушка бросилась, заливаясь слезами, в объятия Антонио Наваррского.