Читать книгу "Философы с большой дороги - Тибор Фишер"

тянущаяся вниз безлюдная улица. Чем дальше, тем яснее становилось: глупо

просто так сидеть в машине. Будь Юберу от того хоть малейшая польза, я готов

был бы просидеть здесь до конца своих дней, но...

Перспектива быть поднятым на смех или сморозить какую-нибудь глупость

беспокоила меня не меньше, чем шанс получить пулю в лоб. Что, если я ворвусь

в дом, начну требовать, чтобы мне немедленно выдали Юппа, а в ответ услышу:

«Кого-кого?» – и поди разберись, они вправду впервые слышат его

имя или просто делают вид?

Не придумав ничего умного, я решился на глупость.

Рано или поздно в жизни каждого наступает момент, когда надо выйти из

машины, в которой остается сидеть прилипчивый, как банный лист, урка, потом,

сверкая позументами нелепой униформы, пересечь улицу и заставить себя войти

под мирную сень олив, ибо перед вами стоит задача – вызволить одного

незадачливого грабителя и получить пулю в лоб.

О проблемах долголетия

Самое забавное: все, даже моя генеалогия, предрасполагало к тому, чтобы

я дожил до глубокой старости. Мои родители, как и деды, были теми еще

живчиками – до самого смертного часа. Возможно, именно от них я и

унаследовал способность моей печени с завидным постоянством вырабатывать

желчь и не сдаваться, несмотря на самые мрачные прогнозы врачей. Оба моих

деда тоже отличались редкой выносливостью и упрямством (в этом с ними

сравниться могут только пони-земайтуко).

У них было много общего. Оба были солдатами, обоих отличала этакая

дородность тела, переходящая в благородство духа, и оба свято верили в

военную тактику безоглядного самопожертвования, заключающуюся в скорейшей

сдаче в плен, что несказанно способствовало подрыву боеспособности

противника, ибо с этого момента он был вынужден тратиться на содержание

военнопленных.

Дед по материнской линии капитулировал в 1941 году в Сингапуре. Бросил

строительство железной дороги в джунглях. На этом строительстве он сильно

сбросил поднакопленный за годы предыдущей жизни жирок. Однако эта история

стоила ему и потери веса в обществе. На родину он вернулся совсем исхудавшим

– настолько, что у бабушки зародились сомнения, правда ли перед ней родной

муж (она все же приняла его под свой кров, решив, что вряд ли кто-нибудь

захотел бы воспользоваться его именем).

Героизм, проявленный в годы войны, способствовал его избранию в мэры

родного городка, однако по прошествии нескольких месяцев пребывания в

должности во время заседания, посвященного лицензированию торговли, он вдруг

неожиданно встал: «Мне кажется, кто-то на улице звал меня. Не

расходитесь, я лишь выгляну узнать, в чем дело». Видимо, у дедушки был

превосходный слух: искомая улица оказалась во Флоренции, где он осел

(прихватив с собой городскую печать), играя в зигинетт, поедая на обед

зампоне и зарабатывая на жизнь тем, что водил по городу туристов, при этом

даже не удосужившись купить хоть какой-нибудь путеводитель. «Зачем

засорять голову ненужными фактами?» К нему вернулась врожденная

дородность, и он взял фамилию Черчилль. Американским туристкам дед намекал,

что премьер-министр его не такой уж дальний родственник. «Они были

рады услышать байку, которую можно пересказать по возвращении, а я был рад

получить от них весьма весомое вознаграждение за труды». Зарабатывал

он весьма неплохо – хватало, чтобы назюзюкаться до смерти превосходнейшей

местной граппой.

Бабушка поехала было во Флоренцию, чтобы вразумить его – и вернуть на

путь истинный. Вернулась она одна: «Не лучше ли оставить его там – в

этом-то состоянии? Только представьте, сколько женщин потеряли мужей во

время войны. Мне ли винить судьбу?! Он потерян – но я хоть знаю, где мне его

искать».

Услышав это, мама решила, что теперь – ее очередь. «Знаешь ли,

думаю, что лучше вам обойтись без меня. Я умерла. Самоустранилась.

Разбирайтесь-ка теперь без меня!»

Деда по материнской линии я никогда не видел, зато дед со стороны отца

жил с нами. Будучи кадровым военным, дед ожидал, когда подойдет срок выйти в

отставку. Срок подходил в конце сентября 1939 года. Как раз незадолго до

этого дед попал в плен – в первые же часы боев, когда английский корпус

столкнулся с вермахтом во Франции.

Дед был настоящим полиглотом. Член армейской сборной по бобслею

(идеальный спорт для человека, комплекцией своей более всего напоминающего

шар), он немало времени провел в Австрии и в горах под Цугом и разговорным

немецким бегло владел задолго до своей пятилетней отсидки в лагере для

военнопленных.

Время от времени его «заносило», но вместо того чтобы

пускаться во все тяжкие, переселившись во Флоренцию, он просто брал стул и

поднимался с ним в свою комнату, бросив нам: «Хочу минут пять

поразвлечься». Это желание охватывало его примерно так раз в года

полтора. Он закрывал дверь на задвижку, после чего разносил стул в щепки,

тщательно наводил порядок в комнате, выносил на помойку щепки, а потом шел и

покупал какой-нибудь подержанный стул, который тоже со временем ждало

уничтожение.

Деда ничего не стоило вывести из себя (чем пользовались кузены) -

достаточно было оставить что-нибудь недоеденным на тарелке: корку хлеба,

очистки яблока, одинокую головку брюссельской капусты – что угодно. Вид

отвергнутой еды подстегивал его раздражение – как и перекрученное полотенце

на крючке в ванной. Своим маниакальным стремлением к сверкающим чистотой

тарелкам дед был обязан не только воспоминаниям о пребывании в лагере, но и

тому факту, что за пять лет, проведенных в заключении, он опруссачился,

заразившись усердием и основательностью своих тюремщиков.