Читать книгу "Maxximum Exxtremum - Алексей А. Шепелев"

Тыкаясь, как щеночек (как говорила бабушка, кутёнок), куда-то ей в подмышку, я заплакал навзрыд, с всхлипами и подвывом, буквально заливая её слезами. С каждым новым порывом, сотрясавшим моё тело до судорог в животе, как будто я блевал, я сам поражался не меньше её — никогда в жизни я не делал такого и как-то не представлял, что буду… Тем более, что никто не умер — все живы, относительно здоровы, и смотрят «Матрицу»…

Когда её майка отсырела, а я, как будто затихнув и угомонившись, вдруг в десятый уже раз начинал всё снова… она обратила на меня внимание и сказала: «Ну хватит, Лёшь…» — даже с некоторой мягкостью (кажется, шла реклама). «Пожалей меня, дрянь!..» — наконец-то вербально простонал я и вновь залился слезами. «Но ты же ведь ушёл», — повторила она и далее посоветовала для того чтобы успокоиться пойти на кухню — там в шкафу есть ромашка медицинская в пачке — взять пару столовых ложек… Я… Когда она всё-таки дотронулась до моего лица («Если ты дотронешься до меня, я умру», — говорит Гумберт уже-не-его глупенькой Ло), я разрыдался с максимальной самоотдачей и в последний раз… Потом пошёл на кухню.

человек который не видел «Матрицу»

я лежу рыдаю пытаясь прижаться к твоему лицу

красную или синюю пилюлю я проглотил среди пачки глицина

больше всего я хочу чтоб ты сказала хау а ю или укусила

но ты лишь «тише!» (всхлипы) и отстраняешь шею (слёзы) и плакать некрасиво — увы…ы-ы…

куда мир посредством спецэффектов катится для тебя крайне важно

и чувствуешь уже щекой что я-то смотрел и говоришь отвари ромашки

ишь ты! — он может уклоняться от пуль!! — а она от слёз!!! — хау хэз ю??!!

Это я написал не в тот день — не подумайте. В тот день я готов был вырезать ремнями из кожи (но не вырезал даже царапинами — во-первых, ссыкло; во-вторых, взрослый ведь уже: не поможет, да ещё ведь и выставит из квартиры!) одно лишь слово — «ВСЁ».

37.

Теперь я сидел в основном в Пырловке, а звонил в основном Инне (Зельцер сразу сказала, что хочет навестить Толю — у него 28-го день рождения — и я сразу понял, для чего.) Однако выдержать целый месяц я никак не мог… И вот я, весь соматически трясясь и метафизически содрогаясь, звоню ей на сотовый — вообще-то не веря в сотовую связь, затаив дыхание — как будто ожидая вечный «Blocked»…

— Аллё. Ну что ты хотел? Говори громче — я в институте, перемена, тут все орут. Ну тише вы, блять! Ну я вот не могу. У меня теперь всё по-другому. Ты его не знаешь. Ну вот так вот… Ну ты же ушёл. Надо было не уходить. Ну вот так вот. Нет, не надо. Ну вот так… Ну что ты хотел?

Её дыхание. Моё дыхание. Удары сердца, звуки и крики, расстояние.

«Я тебя люблю», — кричу я в трубку.

«Да?!» — почему-то все современные девушки отвечают на данный призыв искренним и чуть ли не весёлым удивлением («Maybe ye, maybe no, maybe sex, i don't know…» — такая разболтанность давно стала нормой, заменив старомодные «дай ответ»). У неё в эфире всё замолкает — такое ощущение, что её шумные подружки услышали слова мои. Я и сам, услышав их, устрашился — ведь ничего подобного говорить не собирался, особенно по телефону, особенно после всего…

«Я люблю тебя», — повторяю я пространству, где есть только чьё-то дыхание и всхлипы, и больше нет ничего и никого.

На другой день я приехал вечером к ней. Она впустила меня, но сказала, что ей плохо и чтобы я говорил что надо и уезжал. Я, как всегда, опустился перед её ложем, и тянул к ней руки. Она вяло принимала (или отвергала) мои ласки и слова, а когда я пытался залезть к ней, чтобы быть ей равным, а то и взять верх, она отпихивала меня категорично и говорила что «всё, я теперь не могу» (я, зная о её странной «честности»: не может одновременно встречаться с двумя — подумал, что если она уже не спит с ним, то уже серьёзно настроена на это, и мне стало невыносимо горько). Вскоре я исчерпал все свои слова и поползновения и не солоно нахлебавшись готовился к выходу, переминаясь у двери, ожидая, что она выйдет меня проводить…

«Я хочу нарко-тиков!..» — простонала она, как будто напоследок доверяя мне свою самую сокровенную мысль. («Хачу касетку!» — говорит девочка, и она знает, что она сладкая и ей её дадут). Я удивился: ведь с ними давно и всерьёз было покончено — года два даже и речь не велась.

Такое ощущение, что мы оба сейчас разрыдаемся… Но нас ведь не злой рок разлучает, правда, маленькая моя? Это же ты сама?! Я притянул её к себе и поцеловал — в щёчку, как и тогда. Это единственное, чем я ей могу помочь, знак моей сопричастности, бескорыстный дар.

Через неделю уже она мне звонила и плаксиво сетовала на жизнь сию: её никто не любит, она никому не нужна, херово-невыносимо, повеситься что ли, убей меня, Лёшь…

И вот я уже нежно беру в руки её нежную шею… Ну что, была у Толи? Была, подарила ему подарок. Подарила ему подарок, а потом и ещё один? Ну нет, и отводит глаза. Ты выпила и осталась у него (кивает) и спала с ним (мотает головой), и шептала: «О Толечка, как я по тебе соскучилась!..» (бьёт меня по плечу, приговаривая «дурак»). Я хватаю её уже не нежно. Ну скажи мне, дрянь, ты с ним спала? что, не понравилось тебе? Ты же не можешь лгать про секс! Почему-то, двуличная дрянь, не можешь! Посмотри мне в глаза! Она вдруг кинулась на пол, обнимая меня за чресла и рыдая.

— Лёшечка, ты самый лучший!..

— Ясен пень, кто же ещё.

— Ты самый-самый лучший в постели и вообще…

Я принял её комплименты как должное — как мелочь сдачи со сделки, оплаченной чемоданом с бабками. Она тут же во всём призналась, как неудобно ей было с ним, как утром он сказал: «Ничего у нас не получится», и что видела у него татуировку: «LIFE IS SHIT» — во всю его широкую спину готическими буквами! Да, вот до чего, дрянь ты этакая, ты доводишь людей, равнодушно сказал я, кусая её и обнимая, чувствуя на вкус и ощупь, какая она уже далёкая, другая, не моя.

…И как к этой другой и не-моей, ставшей по своей воле другой и не-моей, зарождается, вскипает во мне новое чувство — как будто другое и не-моё. Как будто только теперь стало, за что её любить! Если я правильно выражаюсь по-русски, любовь — это синонимум жалости, только с оттенком ненависти. Неужели «красный паучок» Достоевского здесь оказывается не отравой, а необходимой ложкой дёгтя, или дрожжей, или прививкой для идиллии Леонтьева?! Трудно в это поверить, но факты. Супруги признаются, что после серьёзных ссор у них «бывает самый хороший секс» — что раскрывает и глубинный смысл пословицы «Милые бранятся — только тешатся». И дело тут, понятно, не в механике, но в её наполненности чувством — только каким? Ясное дело, смешанным — ведь чисто христианским не наполнишь — всё равно грех… Хочется и отмстить и пожалеть, сделать больно и наоборот…

38.

Начало Эпохи Закона Трёх Дней было ознаменовано концом Эпохи Совы и приходом ещё более несуразного тирана, имя которому Максимус.

Однако всё по-порядку.