Читать книгу "Стеклянные цветы - Мэри Каммингс"

Он уже встал и сделал несколько шагов к ванной, когда она пожаловалась вслед:

— Раньше посредине болело, а теперь сбоку печет так, что сил нет.

Филипп застыл на месте. Показалось, что виски сжала холодная рука, по затылку побежали мурашки.

— Где?! — Он обернулся. — Покажи, где!

— Вот тут, — она поморщилась, — сбоку. — Ладонь ее легла на живот — справа, сантиметров на десять ниже пояса.

Вернувшись к кровати, он присел и осторожно положил свою ладонь поверх ее.

— Если надавить — больно?

— Да… только не дави!

— Не бойся, не буду. Сейчас я принесу тайленол, — кивнул Филипп.

Зашел в ванную и присел на край ванны. Его трясло — не просто трясло, колотило.

Боль справа…

«Соберись! — приказал он самому себе. — Соберись, придурок, психопат, параноик — соберись! Еще ничего не случилось!».

Встал, достал из аптечки бутылочку с тайленолом, высыпал на ладонь две штуки. Налил в стакан воды — немного, только чтобы запиты и понес все это в спальню.

— На вот тебе!

Амелия взяла таблетки с ладони прямо губами, пересохшими и шершавыми. Запила, взглянула недовольно.

— Воды пожалел! Принеси еще попить!

Снова откинулась на подушку и даже от этого легкого движения поморщилась. Филипп положил ей руку на лоб — если и есть температура, то совсем небольшая. Погладил по голове, Амелия взглянула удивленно.

— Я скоро приду — ты полежи пока.

Спустился, прошел через гостиную, сел перед рацией и включил ее.

— Центр, говорит Робинзон-четыре.

— Слушаю вас, Робинзон-четыре, — ответил женский голос из рации.

— У нас аварийная ситуация. Срочно нужен врач. Острая боль в животе, есть подозрение на аппендицит. Возможно, потребуется госпитализация.

— А… поняла вас, Робинзон-четыре, — после короткой паузы отозвался голос. — Сейчас я вызову врача, он подъедет сюда, и вы с ним сможете поговорить.

— Повторяю — возможно… даже скорее всего, потребуется госпитализация.

— Чего?! Какая еще госпитализация?! — раздался позади голос Амелии.

Филипп обернулся — она стояла на нижней ступеньке лестницы.

— Какого черта?! Ты что — свихнулся?! — Гневно шагнула к нему. Филиппу показалось на миг, что она в полном порядке, подумал: «Разыгрывала?!» Но в этот момент ее лицо исказилось, она судорожно схватилась за живот и согнулась вперед…

Он рванулся к ней и схватил за плечи — показалось, что сейчас она упадет.

— Что ты несешь?! — повторила Амелия севшим голосом. Выпрямилась — с трудом, болезненно сморщившись. — Я отлежусь, завтра все уже пройдет… Скажи им, что все в порядке, не надо… не надо никакого врача! — Тяжело дыша, кивнула на болтавшийся на проводе микрофон. — Скажи!

— Робинзон-четыре, вы меня слышите?! — надрывалась рация. — Робинзон-четыре…

— Амелия, миленькая, хорошенькая, — Филипп притянул ее к себе, прижался лбом ко лбу, — пожалуйста… пожалуйста, если выяснится, что я ошибся — ругай меня потом как угодно, хоть бей, я слова не скажу. Но сейчас дай мне делать то, что я считаю нужным. Потому что если есть хоть малейший шанс, что я прав… Словом, иди ляг и не мешай.

Возможно, Амелия опешила от непривычного тока и слов, но молча, без сопротивления позволила подвести себя к дивану и села.

— Это Робинзон-четыре, — Филипп подхватил микрофон.

— Что у вас случилось? — отозвался взволнованный голос из рации.

— Все в порядке. То есть… понял вас, жду врача.

— Как только он приедет, я свяжусь с вами.

— Хорошо, я жду. Конец связи.

Обернулся к Амелии — она лежала вытянувшись на диване, рука была прижата к животу. Сказала сердито:

— Не нужен мне никакой врач. Я к завтрашнему дню уже здоровая буду, а ты панику на пустом месте устраиваешь! Дай мне попить, у меня во рту от таблеток противно!

— Потерпи немного, скоро приедет врач. Но пока не выяснится, что с тобой, тебе лучше не пить. Возможно, у тебя аппендицит.

— Да ты что, какой аппендицит?! — вскинулась она — и со странным полустоном-полусвистом рухнула обратно. Зажмурилась, медленно глубоко задышала, пережидая боль.

— Пожалуйста, лежи спокойно. — Он присел на корточки рядом с диваном, подсунул ладонь ей под голову.

Амелия внезапно вцепилась ему в плечо, потянула ближе и уткнулась лицом в грудь.

— Нет у меня никакого аппендицита! — сказала она обиженно и хрипло. — Нету! И врача мне не надо!

— Амелия…

— Ты все это из-за Линнет выдумал, потому что она от аппендицита умерла!

Филипп не стал отвечать, лишь неловко обнял ее, стараясь не сделать еще больнее; поцеловал в висок.

Из-за Линнет… Да, из-за Линнет.

В первые дни после ее смерти он с каким-то мазохистским чувством перелистывал медицинские справочники, мучаясь виной, пытаясь представить себе, понять и прочувствовать то, что чувствовала она в свои последние часы. И эту боль справа — тупую, ноющую, постепенно усиливающуюся, пока не появится ощущение, будто где-то в кишках тлеет раскаленный уголь — Филипп знал теперь так, будто пережил ее сам…

— Что ты все серые свитера носишь — ты в них никакой! — плачущим голосом вдруг заявила Амелия. — Тебе голубой пойдет! Я тебе куплю, когда мы домой вернемся.

— Ладно.

— И ты его будешь носить! — почувствовав «слабину» (с больными не спорят!) добавила она.

— Буду. — Черт с ней, он будет носить и голубой, и какой угодно свитер — лишь бы она, живая и невредимая, вернулась домой… — Но пить я тебе пока не дам. Подождем, что скажет врач.

Лампочка вызова на рации загорелась через двадцать минут. Врач — немолодой вежливый голос, представившийся как доктор Ланг — спросил, кто болен, и может ли больной говорить.

Дальнейший разговор шел между ним и Амелией, с Филиппом в качестве передаточного звена. Сдвинуть рацию было нельзя, диван же стоял слишком далеко, чтобы она могла дотянуться до микрофона. Поэтому врач спрашивал, Амелия отвечала, а Филипп повторял в микрофон ее слова, опуская неуместные, по его мнению, замечания и выражения.

Нет, у нее нет никаких хронических заболеваний.

Нет, вчера не болело. Заболело только под утро. Болит справа, выше тазовой кости, сильная боль приступами, между приступами тоже больно, шевелиться больно, прикасаться к животу больно. А до того болело посередине, но не так сильно.

Нет, ничего острого вчера она не ела и никакими гинекологическими заболеваниями не страдает. (В подлиннике это звучало: «Пусть отвяжется — не его собачье дело! Нет у меня ничего такого!»).