Читать книгу "Кошки говорят "мяу" - Феликс Сарнов"

— Нам было трудно и идти сюда, — терпеливо, как ребенку, сказала Рыжая, — нам вообще трудно, очень трудно выбирать, потому что мы не знаем, что назначено нам, не знаем, какое у нас назначение. Он, — она кивнула на Кота, терпеливо ждущего, когда мы, наконец подойдем к нему, — знает, и ему — проще. Он смотрит, рассматривает нас, он — наблюдает, иногда может помочь, но выбирать мы все равно должны сами. Может быть, это — и есть наше назначение, я… Я не знаю, ведь я такая же, как и ты. Но я знаю, что если мы останемся сейчас здесь, это будет неправильно, и мы… Мы не останемся, иначе сделаем только хуже и себе и им…

Она что-то скрывала, что-то утаивала от меня. Меня кольнуло какое-то… Несоответствие. Она то ли врала, то ли чего-то недоговаривала, но… Мне сейчас было не до того, чтобы копаться в этом, — смысл ее ответов был гораздо важнее, ведь он означал, что…

— Значит, ничего не кончилось? — с какой-то глухой тоской спросил я. — Эта желтая лента… Значит, они не знают, придем мы к ним, или нет. Значит, мы можем и не прийти, заблудиться… Значит, снова и снова придется выбирать и мучиться, никогда не зная, правильно ты выбрал, или нет, а если где-то ошибся… Хоть чуть-чуть, хоть самую малость… Лучше уж было, и впрямь, рехнуться, сойти с ума, спятить…

— Не бывает чуть-чуть, не бывает малости, и сойдя с ума, мы никогда бы, уже точно никогда бы не пришли сюда, — снова терпеливо, как нянька в детском садике, объяснила Рыжая. — Сюда нельзя, невозможно прыгнуть, сюда можно только прийти, но… Не надо бояться выбора, не надо дрожать от страха, боясь заблудиться… Кто-то придумал, что неправильных дорог много, а верная — только одна, — она с какой-то странной жалостью покачала головой, тряхнув своей рыжей гривой. — Это — детская страшилка, злая и нелепая выдумка… Правильных — много, правильные — все, кроме… Кроме одной. Ты только, — она усмехнулась и щелкнула языком, — вспоминай об этом почаще, и меня заставляй вспоминать. Слышишь, — она вдруг приблизила ко мне свои серые с зелеными крапинками глаза, и я увидел в них отблеск чего-то жестокого, чего-то… недоброго. — А не то…

— А не то будет лягушка с ужом, — пробормотал я, не отводя своих глаз и зная, что в моих тоже пляшут отблески того же недоброго, жесткого огонька.

— Ага, — кивнула она, — но мы ведь помним об этом, и не забудем. Да? — ее взгляд сделался жалобным, каким-то молящим. — Да? Ну, скажи, да?

— Да, — сказал я, и мне стало легче идти. — Да, — и глухая тоска, пропитавшая все сознание, стала таять, исчезать, стекать на тропинку, в траву, в землю, а трава…

Трава стала расти, подниматься вверх, скрывать сначала наши колени, потом бедра, потом грудь… Сейчас она скроет нас совсем, мы исчезнем в ней, исчезнем отсюда, будем спать и проснемся утром в огромной кровати, и начнем как-то жить и все время что-то выбирать, не зная, а в лучшем случае лишь смутно угадывая, правильно мы выбрали, или нет, и в конце концов, вообще исчезнем, умрем… нет, уйдем оттуда и придем… Сюда? Или еще куда-то?

Где же Кот, подумал я, он может потерять нас в этой растущей траве, он может поранить себе лапу о какую-нибудь колючку… Но тут моей ноги коснулось что-то теплое, мягкое, пушистое, и я понял, что он — рядом, он нашел нас в этой внезапно выросшей и продолжавшей расти траве и никуда не уйдет от нас, никуда не убежит, никуда не денется.

И о этого сладкого сознания, я закрыл глаза, и выпустив руку Рыжей

(… почему я отпустил ее руку?.. Она сама ее выдернула, но ведь я мог удержать… Или не мог? Или… не захотел?..)

и стал медленно опускаться куда-то, медленно проваливаться, медленно погружаться в… спокойный, глубокий сон. Кот внизу, у моих ног тихонько мурлыкал, а я уже ничего не видел и просто…

26

… Спал.

Кот тихонько мурлыкал, лежа в ногах огромной кровати, узкими щелочками глаз смотря на еле светящийся в углу, у самого пола, красненький индикатор-подсветку на выключателе торшера. Потом он перестал мурлыкать, плотно закрыл глаза и тоже заснул.

Могут кошкам сниться сны? И если могут, что он видел во сне?

Кто знает?…

* * *

Весь следующий день мы с Рыжей провели дома

(дома!.. Я, правда, был дома!..)

практически ничего не делая, даже ни разу не сняв трубку буквально разрывавшегося телефона. Мы ели (неохотно), смотрели телевизор, потом какой-то фильм по видаку, валялись с книжкой (одной на двоих — Рыжая, оказывается, обожала старинную мебель, хорошо разбиралась в ней и, листая старый огромный фолиант, показывала мне дивные интерьеры конца позапрошлого века) и…

Наслаждались покоем.

Кот тоже почти весь день лениво продремал на диване в столовой. Один раз он зашел к нам в спальню, прыгнул на кровать, обнюхал фолиант с интерьерами, который мы листали, дернул загривком и ушел обратно на диван — мебелью он не интересовался.

Я вскользь бросил, что завтра мне все-таки придется съездить домой — встретить жену с дочкой.

— Если хочешь, я встречу их, поговорю с ней и завтра же приеду обратно, — сказал я.

— Да, нет, вряд ли разговор у вас будет короткий, — подумав, покачала головой Рыжая. — На одну ночку тебе, конечно, придется остаться, — Ладно, — она зевнула и усмехнулась, — за столько лет брака твоя мадам заслужила одну ночь после курорта…

— Я не буду…

Она зажала мне рот свое ладонью.

— Это — твое дело. И я… Не буду ни о чем спрашивать. Все равно, ты теперь мой… Mine. Да?

— Угу, — кивнул я.

— Then say it! Now!

— Your's, honey.

— Say it again!.. Do you really mean it?

— I'm your's with all my bloody guts, love… I say — your's, and… I mean it.[10] Чего это ты перешла на неродной, а?

— Не знаю, — задумчиво сказала она. — По-русски это было бы как-то слишком… близко. Еще непривычно.

* * *

Мы рано легли спать, по-семейному позанимавшись любовью, и проспали часов двенадцать. Когда я проснулся, она говорила с кем-то по телефону в холле. Кажется договаривалась о встрече.

— Ты конечно, возьмешь с собой Кота, — не спросила, а утвердительно сказала она за завтраком.

— Угу… Я, правда, могу застрять до завтра и тогда буду дергаться. Да и дочка расстроится, если сразу его не увидит…

— Она любит его? Тут… может быть проблема?

— Нет… — подумав, сказал я. — Она — любит, конечно, привыкла и… все такое. Но она — не… Не сдвинутая, как мы. И жена — тоже…