Читать книгу "Обезьяны - Уилл Селф"

Среди неведомых существ бродил и Саймон, не чувствуя ни потребности прикасаться к ним, ни желания, чтобы они прикасались к нему. Как и во всех снах, которые снились художнику с той судьбоносной ночи, когда шимпанзечество захватило над ним власть, Саймон понимал, что спит, что этот сказочный гавот антропоидных тел ему лишь снится, и оттого чувствовал себя не в своей тарелке. Что, спрашивал он себя, наблюдая, как незнакомцы проплывают мимо, такой-то вот мир я оставил в прошлом? Что, спрашивал он себя, в этом-то мире и остался навсегда Саймон — малютка Саймон «хуууу»? Теперь он отождествлял себя с утраченным детенышем — точнее, не себя, а свое утраченное тело. И тут он увидел тело своего детеныша, тот стоял дрожа, лишенный защитного шерстяного покрова. Малютка Саймон, стройный, как молодой бонобо; белая шерсть на затылке острижена, выражение лица изящное и серьезное, маленький член и яйца точь-в-точь тычинки какой-нибудь величавой орхидеи. Саймон повернулся к утраченному детенышу, побрел по зеленому ковру, чтобы обнять его, приласкать.[126]Но едва он приблизился, как голубые глаза детеныша округлились, вылезли из орбит, его красные, красные губы раскрылись и юное тело, подобное весеннему побегу молодого дерева под порывом ветра, сжалось в спазме ужаса. И Саймон услышал, как под куполом дворца раздаются ужасные, мерзкие, гортанные вокализации, до тошноты гортанные, но оттого не менее осмысленные: «Пошел прочь! Пошел прочь, дьявольское отродье! Мерзкая тварь, обезьяна!»

Саймон Дайкс, художник, проснулся от собственного крика.[127]Он находился в гнезде, в доме Буснера в Хэмпстеде. Этим криком он, разумеется, приветствовал наступление второго месяца своего пребывания в шкуре шимпанзе.

Глава 16

Несмотря на это досадное происшествие, Зак Буснер остался непоколебим в своей решимости вычетверенькать Саймона «в свет».

— Ты, верно, думаешь, что я сполз с ума, дорогая моя дырка в попе, — настучал именитый психиатр по заднице Шарлотты одним прекрасным вечером, когда они двое, в компании еще пятерых шимпанзе, лежали в гнезде, — но «клак-клак» Гребе — просто идеальный кандидат для жестикуляции с Саймоном. Ни с кем другим наш больной не сможет так глубоко обсудить философские аспекты своего психоза «чапп-чапп».

— «Хух-хух-хух» и почему же, дорогой мой «хууу»?

— Да потому, что наш еще не очень старый пердун Гребе — копрофил, вот почему! Если Саймон окатит его дерьмом, он не только не будет возмущаться, но даже наоборот «хи-хи-хи-хи-хи»!

Буснер так возбудился от собственной проницательности, что выскочил из гнезда, схватился за турник, раскачался, вылетел в дверь и, не переставая хохотать, исчез во тьме коридора, ведущего в ванную.

В Лондон приползла осень, хладными, влажными фалангами обдирая с деревьев листву. По утрам Редингтон-Роуд заполнялась белыми ручейками стелющегося по асфальту тумана, в результате дорога блестела, как черный янтарь. С началом листопада облюбовавшие деревья шимпанзе явились наконец на свет Вожачий, хотя и серый; они раскачивались и перепрыгивали с ветки на ветку коричневыми пятнами на фоне белесых небес. Холодный, недружелюбный воздух как никогда резко разносил по окрестностям Хэмпстеда уханье и копулятивные взвизгивания обезьян, занятых, как обычно перед уползом на работу, утренним спариванием — процедурой не менее обязательной, чем первый завтрак. Даже под вечный городской гул эти особенно усиленные осенним воздухом звуки были слышны очень отчетливо.

Но дома у Буснеров, можно показать, властвовала тишина. Течка у Шарлотты и Крессиды давно закончилась, и, хотя на вакантное «текущее» место заступили Антония и Луиза — соответственно третья и последняя самки, — их седалищные мозоли не ползли ни в какое сравнение с мозолями предтеч, так что число поклонников изрядно уменьшилось. Время от времени Буснеру попадалась под лапу одинокая особь самецкого пола, которая буйно сновала туда-сюда вдоль ограды дома именитого психиатра, колотя по забору и демонстрируя окружающим свой пенис, пребывающий в состоянии эрекции, и вздыбленную шерсть. Но всякий раз это оказывались второсортные охотники за мозолями, которые им не по клыкам, и от буснеровских самок требовалось лишь махнуть посудным полотенцем или брызнуть в сторону гостей из пульверизатора, как те мигом испарялись.

Большинство старших подростков разбрелись кто куда — кто на работу, кто в университет. Детеныши отправились в школу, появляясь дома ненадолго и только в середине дня. В иные дни Буснер и его необычный пациент оставались единственными самцами во всем доме; они запирались в кабинете именитого психиатра, как монахи-затворники, а торопливые, пищащие, но в основном попросту невидимые самки им прислуживали.

Назначенным утром Зак Буснер, завершив туалет обычной проверкой состояния анальных ареалов, отправился в комнату к пациенту, где тот готовился к самой длительной прогулке за все время, минувшее со своего помещения в больницу. Натурфилософ обнаружил Саймона Дайкса в гнезде; тот лежал совершенно голый, наблюдая за мерцающим в темноте экраном телевизора. Запах заросшего, неухоженного, несчастного шимпанзе был в буквальном смысле слапсшибательным — это чувствовал даже такой ко всему привыкший специалист, как Буснер. Противник традиционной психиатрии тихонько прочетверенькал внутрь и уселся на краю гнезда, обратив взгляд в сторону телеэкрана, на котором дрожала одна и та же картинка — кадр из видеофильма, поставленного на паузу.

Буснер сразу узнал первый фильм из знаменитой научно-фантастической серии про планету людей. Именитый психиатр просмотрел их все (числом четыре) вместе с Саймоном, тщательно следя за реакцией больного на инвертированный, извращенный мир, который, с точки зрения экс-художника, должен был, по идее, выглядеть как нормальный. Противу ожидания, фильмы не произвели на пациента никакого впечатления — он лишь показал, что «человеческий» грим у актеров ни капли не делал их похожими на настоящих людей:

— Понимаете, у людей подвижные,»уч-уч», выразительные морды, а эти пародии статичные, мертвые с первого же взгляда ясно, что на них маски, протезы. И в любом случае, как я не устаю «уч-уч» показывать вам, доктор Буснер, люди жестикулируют голосом, а не лапами. Почему сценарист не догадался сделать в фильме что-нибудь более увлекательное?