Читать книгу "Зеркальщик - Филипп Ванденберг"

Пока Глас предавался своим таинственным размышлениям, я вышел с постоялого двора и отправился к находившейся неподалеку пьяцца деи Синьории, где друг напротив друга угрожающе возвышались два дворца: палаццо дель Капитано, резиденция коменданта города, и палаццо дела Раджоне, дворец правосудия.

Там в толпе заносчивых дельцов и путешественников я встретил монаха. Он протянул ко мне руку и попросил милостыню, в которой я не отказал. Самое удивительное в этом набожном человеке было его открытое лицо и улыбка, которая чужда большинству святых братьев, хотя именно они (нужно думать) были ближе к блаженству, чем все остальные. На мой вопрос по поводу причин его радости монах ответил встречным вопросом: а почему бы и не радоваться и не смеяться, когда в этот чудный осенний день смеется даже солнце.

Так мы разговорились прямо посреди площади, и поскольку он не знал меня и мне не нужно было его бояться, я задал ему вопрос, мучивший меня с тех самых пор, как я встретил Гласа.

— Вы ведь наверняка знаете Новый Завет и все Евангелия, — сказал я. — Что там говорится о гласе вопиющего в пустыне?

Монах почувствовал себя польщенным и начал цитировать Евангелие от Матфея, где в третьей главе говорится: «В те дни приходит Иоанн Креститель и проповедует в пустыне Иудейской, и говорит: покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное. Ибо он тот, о котором сказал пророк Исайя: "глас вопиющего в пустыне: приготовьте путь Господу, прямыми сделайте стези Ему"».

— И что же значат эти слова? — поинтересовался я.

— В этом месте Священного Писания, — сказал монах, подняв кверху указательный палец, — говорится о вавилонском пленении народа Израилева, а глас вопиющего в пустыне символизирует радостную весть в безвыходной ситуации. Из ничего родится новое.

— Ага, — ответил я, совершенно не поняв объяснения.

Не знаю почему, может быть, из-за открытого характера, или же это был знак свыше (иногда даже сомневающемуся приходится благодарить Небо), как бы там ни было, я вдруг рассказал приветливому монаху о своем бегстве из Венеции, хоть и скрыл от него истинную причину побега. Не утаил я и печаль по потерянной дочери, которая стала другой менее чем за один год. Когда я упомянул Симонетту и мою неутолимую любовь к ней, ставшую жертвой ужасных обстоятельств, монах положил правую руку мне на плечо и утешил меня такими словами: люди, предназначенные друг другу, обязательно встречаются снова, пока не исполнится их любовь.

Я недоверчиво кивнул, продолжая описывать прекрасный характер Симонетты, ее искусную игру на лютне. Мне тяжело было думать, что она играет где-то на чужбине для сластолюбивых бездельников.

Точно такую же женщину, заметил монах, он совсем недавно видел в различных трактирах Вероны, где она пела под звуки лютни и за вечер собирала больше монет, чем он между днем Эгидия и Иеронима, за тридцать дней сентября месяца.

Эти слова привели меня в сильнейшее волнение, и я потребовал, чтобы монах отвел меня в тот трактир, где он в последний раз видел лютнистку. Я подробно описал ему внешность Симонетты и спросил, совпадает ли это описание с внешностью той женщины, о которой он говорил. Тут блаженный человек сложил на груди руки и заметил, что монаху заказана услада для глаз и что его обеты воспрещают смотреть на женщину так, как я ее описал. Он смотрел на лютнистку в первую очередь как на творение Божие и при этом совершенно не обратил внимание на ее кожу, волосы и другие части тела.

Я хотел было посочувствовать монаху, который вынужден идти по жизни слепым, но потом сказал себе, что ведь он ослеп по собственному желанию, зачем же мне его утешать?

Вместо этого я направился в трактир, где музицировала лютнистка, но хозяин не знал даже ее имени. Он пояснил, что той же ночью женщина отправилась дальше. Куда, он не знает.

Ночью я не мог уснуть. Причиной служило деревянное чудовище, которое хозяин постоялого двора называл постелью — огромный ящик с тяжелыми дверцами и крышкой. Такая «постель» могла бы сделать честь коровнику. Но главной причиной бессонницы были мысли, роившиеся у меня в голове после того, как монах рассказал мне о лютнистке. Предположение, что Симонетта находится в том же городе, что и я, не давала мне покоя, и я понял, что по-прежнему люблю ее.

Спустя несколько дней прибыла повозка, которая должна была перевезти меня и Гласа через Альпы. Пора было в путь, наступила осень. Хотя поначалу я стремился как можно скорее покинуть владения Венеции (я забыл упомянуть, что уже несколько столетий Верона подчинялась Серениссиме), теперь же я выпросил у Гласа еще один день, чтобы поспрашивать о лютнистке в трактирах города. Но где бы я ни появился, всюду хозяева трактиров только качали головами, лукаво улыбались, а иногда даже говорили, что в городе столько прекрасных жительниц Вероны, почему мне непременно нулена венецианка?

Расспросы привели меня к западной стене города, на пьяцца Сан-Зено, где возвышалась грубоватая церковь, которая, как говорили, скрывала гробницу святого Зиновия, первого епископа Вероны. Древний портал церкви был сделан из бронзы. Время выкрасило его в черный цвет, что придавало картинам, украшавшим врата, жутковатый вид.

Перед вратами толпились люди, как чужестранцы, так и жители Вероны, для которых странные картины были загадкой и помогали скоротать время, потому что до сих пор никому не удалось разгадать значение всех рисунков. Там были библейские сцены, эпизоды из жизни святого Зиновия, а также вселяющие ужас изображения: люди с раскрытыми ртами, черти, огромные глаза навыкате, женщина, груди которой сосали два крокодила. Все это было мне, как и многим другим, чуждо. Даже ангелы, которые обычно символизируют доброту и очарование, кажутся на вратах Сан Зено чудовищами с четырьмя крылами, настолько страшными, что матери прячут лица детей в своих юбках.

Я отказался от поисков Симонетты и принял участие в увеселительной игре в загадки для веронцев. Я задал людям, стоявшим вокруг, вопрос: а не означает ли вон та картина, на которой изображен карлик, окруженный четырехкрылыми созданиями, наполовину людьми, наполовину насекомыми, вознесение Господа Иисуса? Едва я произнес эти слова, как стоявшая слева от меня женщина громко вскрикнула и назвала меня безбожником, еретиком, для которого существует только одно подходящее место, а именно ад. Зато стоявший справа от меня мужчина с внешностью проповедника склонил голову набок и приветливо сказал:

— У вас зоркий глаз. Думаю, я присоединюсь к вашему мнению. — И, прикрыв рот рукой, добавил: — Не принимайте слова этой женщины всерьез. Всем известно, что жительницы Вероны чересчур набожны.

Таким образом у нас завязался разговор, и я узнал от бородатого старика, что сам он родом из Кремоны, делает лютни и держит на виа Сант-Анастасия лавку струнных и щипковых инструментов. Мы говорили о Боге и о мире, и я уже собирался попрощаться, когда — Бог знает, что меня на это толкнуло — спросил старика, не встречал ли он не так давно венецианскую лютнистку.