Читать книгу "Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть 5 - Александр Дюма"

– Еще!

– Двадцать гвардейцев и тринадцать швейцарцев.

– Сколько вам нужно, чтобы…

– Чтобы? – повторил мушкетер, спокойно глядя своими большими глазами на короля.

– Чтобы арестовать господина Фуке?

Д’Артаньян от изумления сделал шаг назад.

– Арестовать господина Фуке! – сказал он, возвышая голос.

– И вы тоже заявите, что это никак не возможно! – с холодным бешенством воскликнул король.

– Я никогда не говорю, что существуют невозможные вещи, – ответил д’Артаньян, задетый за живое.

– В таком случае действуйте!

Д’Артаньян резко повернулся на каблуках и направился к двери. Расстояние до нее было невелико. Он прошел его в шесть шагов и внезапно остановился.

– Простите, ваше величество, – сказал он.

– Что еще?

– Чтобы произвести этот арест, я хотел бы располагать приказом в письменном виде.

– К чему? И с каких это пор недостаточно королевского слова?

– Потому что королевское слово, рожденное чувством гнева, быть может, изменится, когда изменится породившее его чувство.

– Без уверток, сударь! У вас есть какая-то мысль?

– О, у меня всегда есть мысли, и такие, которых, к несчастью, нет у других, – дерзко отвечал д’Артаньян.

– Что же вы подумали? – воскликнул король.

– А вот что, ваше величество. Вы велите арестовать человека, находясь у него в гостях: это гнев. Когда вы перестанете гневаться, вы раскаетесь. И на этот случай я хочу иметь возможность показать вам вашу собственноручную подпись. Если это ничему уже не поможет, то по крайней мере докажет вам, что король не должен позволять себе гневаться.

– Не позволять себе гневаться! – закричал король в бешенстве. – А разве отец мой и дед никогда не гневались, клянусь телом господним?

– Король – ваш отец и король – ваш дед гневались только у себя дома.

– Король – всюду хозяин, он везде – у себя.

– Это слова льстеца, и, должно быть, они исходят от господина Кольбера. Но это неправда. В чужом доме король будет у себя, лишь прогнав хозяина этого дома.

Король кусал себе губы от злости.

– Как! – продолжал д’Артаньян. – Человек разорил себя, чтобы доставить вам удовольствие, а вы хотите арестовать его! Государь, если бы меня звали Фуке и если б со мной поступили таким же образом, я проглотил бы начинку десятка ракет и поднес бы ко рту огонь, чтоб меня разорвало в клочья, и меня и все вокруг. Но пусть будет по-вашему, раз вы хотите этого.

– Идите! Но достаточно ли у вас людей?

– Неужели вы думаете, ваше величество, что я возьму с собою хотя б одного капрала? Арестовать господина Фуке, но ведь это такой пустяк, что подобную вещь мог бы сделать даже ребенок. Арестовать господина Фуке – все равно что выпить рюмку абсента. Поморщишься, и все кончено.

– А если он вздумает защищаться?

– Он? Да что вы! Защищаться, когда его возвеличивают и делают мучеником! Если б у него остался один миллион, в чем я весьма и весьма сомневаюсь, он отдал бы его с величайшей охотой, побьюсь об заклад, за то, чтобы кончить именно таким образом. Но я иду, ваше величество.

– Погодите! Нужно арестовать его без свидетелей.

– Это сложнее.

– Почему?

– Потому что проще простого подойти к господину Фуке, окруженному тысячей ошалевших от восторга людей, и сказать ему: «Сударь, я арестую вас именем короля». Но гоняться за ним взад и вперед, загнать его куда-нибудь в угол, как шахматную фигуру, чтобы у него не было выхода, похитить его у гостей и арестовать так, чтобы никто не услышал его печальных «увы!», – в этом и заключается подлинная, истинная, высшая трудность, и я ручаюсь, что даже самые ловкие люди не сумели бы этого сделать.

– Скажите еще: «Это никак не возможно!» – и это будет скорее и проще. Ах, боже мой, боже мой, неужели я окружен только такими людьми, которые мешают мне поступать в соответствии с моими желаниями!

– Я вам ни в чем не мешаю. Разве я не заявлял вам об этом?

– Сторожите господина Фуке до завтра, – завтра я сообщу вам решение.

– Будет исполнено, ваше величество.

– И приходите к моему утреннему туалету за приказаниями.

– Приду.

– Теперь оставьте меня одного.

– Вам не нужно даже господина Кольбера? – съязвил перед уходом капитан мушкетеров.

Король вздрогнул. Целиком отдавшись мыслям о мести, он не помнил больше об обвинениях, возводимых на суперинтенданта Кольбером.

– Никого, слышите, никого! Оставьте меня!

Д’Артаньян вышел. Король собственноручно закрыл за ним дверь и принялся бешено бегать по комнате, как раненый бык, утыканный вонзившимися в него шпагами. Наконец он стал облегчать свое сердце, выкрикивая:

– Ах, негодяй! Он не только ворует у меня деньги, но на мое же золото подкупает моих личных секретарей, друзей, генералов, артистов; он отнимает у меня даже возлюбленную! Так вот почему эта предательница так стойко защищала его! Она делала это из признательности к нему… И кто знает, быть может, и из любви!

На мгновение он погрузился в эти скорбные мысли.

«Это сатир! – думал он с глубочайшей ненавистью, которую питают обычно юноши к пожилым людям, помышляющим о любви. – Это фавн, гоняющийся за женщинами, это сластолюбец, одаривающий их золотом и брильянтами и имеющий наготове художников, чтобы они писали портреты с его любовниц в костюме древних богинь».

Король дрожал от отчаяния.

– Он грязнит мне решительно все, – продолжал, задыхаясь, Людовик. – Он губит все! Он одолеет меня! Этот человек слишком силен для меня! Он мой смертельный враг! Он должен пасть! Я ненавижу его! Да, да, ненавижу, ненавижу его!

Произнося эти слова, он яростно, как помешанный, бил по ручкам своего кресла, то бросаясь в него, то вскакивая на ноги.

– Завтра, завтра!.. О, счастливейший день! – шептал он. – Когда поднимется солнце, оно увидит, что его соперник – лишь я один, а он… он падет до того низко, что, познав, на что способен мой гнев, все должны будут признать наконец, что я более велик, нежели он.

Окончательно утратив всякую власть над собой, король ударом кулака опрокинул столик возле кровати и, почти плача и задыхаясь от ярости, бросился одетый на простыни, чтобы кусать их в бессильной злобе и дать отдохновение своему телу.

Кровать заскрипела под его тяжестью, и в покоях Морфея, если не считать нескольких прерывистых вздохов, вырвавшихся из груди короля, воцарилось гробовое молчание.

XLIV. Оскорбление величества

Ярость, овладевшая королем при чтении письма Фуке к Лавальер, растворялась мало-помалу в утомлении, вызванном столь бурными переживаниями.