Читать книгу "Южная Мангазея - Киор Янев"

немецкий профессор Неят. Вторая турецкая гостья, революционерка Айтен — гибельный манок для двух немецких героинь. Сначала на самоотверженную Шарлотту садится мясная пуля среди аляповатой стамбульской плесени. Затем в гостиницу в трупных пятнах восточной роскоши приезжает её горюющая мать, бывшая хиппи. Сусанна, встретившись с бывшим профессором, произносит тост «во здравие чумы».

«Волчок» / «Wolfy» (Сигарев, 2009)

Шестилетняя героиня живёт в ногах, по бокам и прочим краям перманентных копуляций матери — урловой шлюхи. Ночами же девочка укрывается в комнате в сонных фотообоях с лесной опушкой. Опушка ведёт в лес, где мать когда-то нашла себе дочку в виде обросшей зверушки. С лесных найдёнышей облезает шерсть, их усыновляют, удочеряют, они начинают жить человечьей жизнью. Это обычные детишки. Однако вместо братика мать дарит девочке ёжика, обросшего иголками. Их невозможно выдрать, малолетка душит его в подушке и кладёт под поезд — наколоть перья на иголки. Оперившийся ангелок встретит героиню, когда и её, завершая сюжет, раздавит машина.

Убивая ёжика, героиня разом теряет сочувствие зрителя. Зрительская вовлечённость обеспечивается двумя другими вещами. Во-первых, мы цепляемся шампурами семиэтажного мата, древнего языка, притопленного в рептилоидные слои Мозга. Во-вторых, завораживают гормональные, на грани гибели, алкофортели матери, центростремительные и для дочки.

Рифмующиеся киноштампы создают самодостаточный микромир. Его движущие силы схлопываются, как у Кащея Бессмертного, во вращающуюся иголку — волчок, который мать дарит дочке на день рожденья. Разноцветная юла, конечно, довольно быстро срывается с щербатого края — наступает чернушный апокалипсис.

«Время женщин», Чижова, 2009

Городская байка о падшей Софии, бывшей мудростью Божьей, привычный питерский морок, вызванный испарениями с местных болот, Т.Н. духами и туманами Мармеладовой и Незнакомки. Ленинград, в котором на сей раз рождается София от вьючной матери, оплодотворённой стилягой-инакомыслящим — это донные отложения Плеромы, некая ёмкость с болотными костьми, приведёнными в движение демиургом-падальщиком, Вороном. Девочка в этой ёмкости нарекается именем Сюзанны, срамной девицы для ветхоногих старцев, большевиков-атлантов из команды падальщиков Ворона. Дабы выудить Сюзанну из болота, в орнаментальный сюжет вплетаются три Парки, коммунальные старушки Евдокия, Гликерия и Ариадна, обвязывающие Сюзанну рваными нитками, идущими из богоспасаемой дореволюционной жизни. Соседки окунают её в телевизионную линзу, где в парадах физкультурников 30 гг. сохраняются образы ещё не убитых родственников, знакомят с одной из мариинских граций Аглаей, гардеробщицей в кировском театре, и, конечно, крестят её настоящим именем Софии. Евдокия учит её суровостям, Гликерия сладостям, смолянка Ариадна — человечьему, то есть французскому языку. Мудрый гинеколог Соломон по нитке Ариадны избавляет осиротевшую героиню от детдома, охомутав минотавра-антисемита, отчима Ручейникова. Немая Ручейникова, не осквернённая советским волапюком, поступает в Мухинское училище, где научается транслировать свои софийные видения и сны, обретает платёжеспособных адептов и почти эмигрирует в загробный мир, в Америку.

"Лаура и её оригинал", Набоков, 2009

Спиритический роман «Лаура и её оригинал» — законченное произведение со внятной сюжетной линией, схожей с красной нитью в ожерелье из лунных девичьих задков в ежедневных медальонах. Сюжет ведёт к ответу на вопрос «скользящего ока»: — откуда ты, прекрасное дитя. Лаурин муж ищет её, Лауры, оригинал, т. е. источник, где она — ещё русалочка, пушкинское прекрасное дитя. Поиск мужа, Уайльда-Никитина, — это хождение за три мира:

1. Первый, обыденный, мир, куда её породила падшая балерина, хромая на лопатку липовая Ланская в виде «женского животного», — это, конечно, наличный ад Коры-Персефоны, где она копулирует подобно черепахе, уставясь в заснеженный пейзаж на стене с обоями и представляясь за спинному мужу в виде ракообразного сального пятна на обойном рисунке, откуда он, сам запрыгав в штанине тяжкобрюхим раком, стирает её, как досаждающую жизнь.

2 Упомянутый рисунок, или художественный узор, анфемион — это и есть второй мир, куда он, обпевая Лауру как Орфей, выводит её из ада. Вернее, пытается втереть в анфемион лаурино тело, облитерировать его (т. е., согласно последнему слову романа, облачить в литеры и знаки). Этим же занимаются множество других романных героев — выползший из узора на ковре бес Губерт-Губерт с дырявыми фак- шахматами, японка, шпаргалящая на укромностях, пап а-Адам с жилплощадью за искусство самоубоя, любовник, опять же бес, Воган с типографскими поцелуями, вознамерившийся алхимизировать из лауриного костяка роман и пару стихотворений, и пр. Лаура встречается со своей гибелью, т. е. проникает в облекшую её книжку, облитерирует, — на ж/д станции Секс. О том, что это секс хтонических, синих рептилий из сновидений, говорит не только то, что она лишилась девственности на древнем фронтоне, но и то, что её мать- порождение календарного китча и галерейно-третьяковской липы, гибнет, когда из-под земли выплёскивается некий фаллический фонтан, подарок Шехерезады американскому университету. Тогда же, de profundis, возникает Уайльд с земляным брюхом и измученными женою ступнями.

3. Метод, изобретённый им для возврата in profundo — это перевод мира в рисунок и затем стирание этого рисунка, полного горгулий, прустовских filies и скелетов с грифельной доски на исподе век. В уайльдовом гипнагогическом, достигающем дна Дантового озера, нирванном луче, сливается, словно в столбе лунного света, одно нераздельное существо — гиноандр из брахманизирующего профессора-невролога и гимназистки Авроры-Лауры с мерцающим задком.

«Дядюшка Бунми, который помнит свои прошлые жизни» (Верасетакул, 2010)

В Таиланде обилие живности от жучков до буйволов буквально выдавливает из параллельных ниш мироздания запредельных обитателей. Перемещённые оттуда, они обычно скрыты. Но проявятся на любом месте, стоит кому-нибудь чересчур задержать там взгляд. Глаза смотрящего покраснеют, вспышками магния облучая собственное тело, и оно порастёт шерстью. В такую фотографическую гориллу, ловко остающуюся незаметной, и превратился сын дядюшки Бунми — Бунсонг. Дни же самого дядюшки Бунми коротки, он лишь успел обрёсти неосторожную способность сгущать молекулы истлевшей жены, когда-то контактировавшие с его телом. Владелец поместья, дядюшка — противник метафизического коммунизма. Поэтому ночью Бунми отправляется в последний путь, освещаемый флэш-глазами своего шерстяного сына. В кармическом заповеднике — труднодоступной для обычной живности расщелине — он исходит водопадом мочи. В аммиачной радуге мерцают жемчужная принцесса и чешуйчатый карп, предающиеся абразивной, сдирающей нежные оболочки процедуре. Прибрежная горилла Бунсонг преломляется в расфокусированного ламу. Раздвоившись в душе, одной половиной он предаётся благочестивому созерцанию, другой — отправляется, в ресторан гостиницы "Колониаль".

«Кочегар» / «А Stoker» (Балабанов, 2010)

После того как раскосый сапёр закладывает в южном подбрюшье северного полушария особо мощную бомбу, он становится Героем Советского Союза и сверхчеловеком по ту сторону добра и зла, слившихся в черно-белой квашне. Разрушается предохраняющая тектоника