Читать книгу "Больше, чем товарищи по кораблю - Филиппа Янг"

только посмотрит в мою сторону.

Я думал, что закончил горевать. Так и должно быть. Прошел почти год. Но вместо того, чтобы стать легче, становится только хуже. Мне должно быть стыдно за то, что я использую его имя как оправдание своему поведению. Это жалко. Но легче потерять себя в отвлекающих факторах, чем остаться наедине со своими мыслями.

Эта боксерская груша не работает. Я все думаю, что в любой момент что-то щелкнет и я смогу выйти отсюда с ясной головой, но красный туман становится только гуще.

"Не хотел бы я быть этим мешком". Голос эхом разносится по пустому залу.

Отлично, он здесь. Всё, на что я могу себя заставить, — это слегка кивнуть в ответ. Я снова сосредотачиваюсь на цели, пытаясь догнать то облегчение, которого жажду.

Почему. Этот. Блядь. Мешок. Не. Работает?

"Эй, эй, притормози, а то плечо выбьешь".

Работай. Блядь. РАБОТАЙ.

"Том!"

Пожалуйста, работай. Просто работай!

"Черт!" Я отдергиваю запястье. Стреляющая боль пронзает всю руку. Харви, который уже ждет в сторонке, ныряет, чтобы подхватить сумку, пока она не нанесла мне еще больший ущерб. Я ругаюсь, преодолевая боль.

"Пошли в медпункт".

"Я в порядке".

"Садись. Дай мне хотя бы взглянуть".

"Я сказал, что я в порядке!"

Я бушую, ожидая крика.

Но он не сопротивляется. Не уходит. Он просто смотрит на меня своими тупыми снисходительными глазами.

После еще нескольких "ублюдок" мое тело двигается против моей воли, я сдаюсь и опускаюсь на соседнюю скамейку. Он делает то же самое, а затем берет мою руку, чтобы оценить ущерб.

"Хочешь поговорить об этом?"

"Не очень".

Я шиплю, когда он пытается повернуть мое запястье наружу.

"Это нездорово, держать все в себе".

"У меня нет проблем с управлением гневом, если ты это имеешь в виду".

"Я не говорю, что есть. Но тебе нужно найти лучший способ выплеснуть его, потому что эти случайные вспышки ярости не идут тебе на пользу. Пошевели пальцами".

Я гримасничаю, делая то, что мне говорят, и между нами воцаряется тишина.

"Кем ты хочешь быть?"

"Что это значит?"

"Просто вопрос".

Он слегка надавливает в разных местах моего запястья, наблюдая за моим лицом, пока я морщусь. Садист.

"Мне потребовалось много времени, чтобы понять, что ответ не совпадает с тем, кем я хочу быть".

Кажется, я никогда особо не задумывался об этом. Что — да, но кто… даже не знаю, с чего начать.

Он отпускает мою руку.

"Да, я думаю, ты сильно ее растянула. Тебе нужно отправиться в медицинский центр".

Он встает и идет к стойке с гирями.

Я начинаю пробираться к двери, но, не дождавшись ответа, поворачиваю назад.

"Я действительно выгляжу таким потерянным?"

Он на секунду задумывается, прежде чем заговорить.

"Моего отца никогда не было рядом, и у меня не было старших братьев и сестер, на которых я мог бы равняться, так что я потратил много времени впустую, чтобы разобраться во всем самостоятельно, и мне не пришлось бы этого делать, если бы кто-то подтолкнул меня в правильном направлении. Я не знаю, каково тебе дома, но…"

"Дома все замечательно".

Он приподнимает одну бровь.

"Никто не идет на контракт, когда дома все прекрасно".

Почему он все время должен быть прав?

"Так ты больше не злишься?" — спрашиваю я.

"Я никогда не злился, но я был настоящим отморозком".

Шутка слишком хороша, чтобы ее не пропустить. "Был?" Я оглядываюсь по сторонам, как будто ищу его новую и улучшенную версию.

Он наклоняет голову набок, улыбка медленно расползается по его лицу, и напряжение в моей груди немного ослабевает.

"Я просто хочу сказать, что всё стало лучше, когда я перестал лгать самому себе".

"Том! Что ты наделал?"

Элиза спешит ко мне, когда видит меня на главной палубе несколько часов спустя, ее расширенные глаза смотрят на мое перевязанное запястье в перевязи.

Перевязь. Чертовски унизительно.

"Ты бы видела другого парня".

Она закатывает глаза, стараясь не улыбаться.

"Все выглядит хуже, чем есть, обещаю. Перевязь — это просто мера предосторожности, через несколько дней я буду в порядке".

Ее лицо быстро меняется с озабоченного на суровое, словно в нее внезапно вселилась Валентина. "Клянусь Богом, если ты используешь это как приманку для жалкого перепихона с кем-нибудь сегодня вечером, я больше не буду с тобой разговаривать".

"Неужели ты могла так обо мне подумать?"

Я положил свою покалеченную руку на грудь.

"Элизабет, я… Вообще-то, это неплохая идея", — шучу я, и она шлепает меня по здоровой руке.

"Ой, ой, осторожнее! Я хрупкий".

Она начинает вести меня к месту наших занятий, и я подбираюсь к ее уху.

"Хочешь потрахаться?" — спрашиваю я своим самым жутким голосом.

Она хихикает и снова бьет меня. Как бы ни было больно признавать, Харви, возможно, прав. Я никогда ничего не добьюсь, если буду продолжать врать себе.

Есть ложь, которую я говорю себе из чувства самосохранения: что я не скучаю по дому, что я полностью пережил потерю отца и что колледж не был пустой тратой денег. Но есть одна ложь, которую я больше не хочу себе говорить, потому что все становится только хуже, как только я пытаюсь в нее поверить. Итак, пришло время быть честным.

Я влюблен в Элизу.

Черт, только признав это, я чувствую себя на миллион фунтов легче. Я не уверен, что готов признаться ей в этом, но я уверен, что на этот раз у меня все получится.

"Чему ты улыбаешься?"

"Не важно".

Вечером мы с девочками помогаем Мэдисон собирать вещи. Вернее, Элиза и Валентина помогают, а я сижу на ее койке и подшучиваю над ними, как один из старичков из "Маппетов".

В понедельник мы все встаем рано, чтобы эмоционально попрощаться. Я не ожидал, что это так сильно ударит по мне, но Мэдисон была для меня здесь как старшая сестра. Мне будет ее очень не хватать.

"Ты следующий, чувак".

Я похлопываю Харви по спине, поддерживая легкое настроение, пока мы смотрим, как она уходит.

Прошлой ночью, проснувшись от боли в запястье — не так уж и грязно это звучит, — я исправил еще одну ложь: Харви не пытается меня достать. Я думал, что ненавижу его, потому что он всегда мешал нам с Элизой. И потому что он считал себя лучше всех. Но знание того, что раньше он был засранцем — настоящим засранцем, — дало мне надежду. Даже если я сейчас, в двадцать два года, такой же засранец, я все равно смогу изменить ситуацию и