Читать книгу "Подарок наследного принца - Алексей Макеев"

Со своей позиции за столом Гуров видел, как зеркало еще несколько раз повернулось и затем исчезло. Видимо, человек, находившийся снаружи, понял, кто находится в избушке и что там происходит. Теперь он должен составить план действий и приступить к ним. Вопрос в том, кто там, снаружи? Лев готов был поручиться, что это верный друг Стас Крячко. Но есть ли с ним кто-то еще? Одному Стасу не справиться с матерым убийцей. В любом случае надо было выиграть время. Надо было продолжать беседу, затягивать ее, насколько возможно.

– Конечно, есть! – воскликнул он. – Вы нам столько загадок задали, хочется хоть что-то узнать. Например, зачем вы устроили это представление с посещением боксерского клуба? Зачем убили собаку? Все это потребовало усилий, вас могли увидеть…

– Ну, тут и рациональные причины, и просто желание поиграть, – объяснил Мельников. – Ведь я игрок, артист, вы не забыли? Мне нравится играть с опасностью. Да, вся эта история с девушкой Надей и собакой Гошей потребовала усилий и несла в себе опасность – но зато и сколько удовольствия я испытал!

– Да, когда убивали собаку…

– Вовсе не тогда! – отрицательно замотал головой Мельников. – Я не люблю убивать животных, чтоб вы знали. Люди – другое дело. Нет, удовольствие я испытывал, стоя на лестнице, ведущей в подвал клуба, и слыша, как вы там наверху мечетесь, пытаясь найти загадочного незнакомца, то есть меня. И потом, когда я уже выскользнул из клуба и ехал домой, я хохотал, представляя, как вы находите в столе нож, выпачканный в собачьей крови… Как строите разные догадки, кто это сделал и зачем. Водить вас всех за нос – это доставляло мне острое, ни с чем не сравнимое наслаждение!

– Что ж, понимаю, – кивнул Лев. – Но вы упомянули о каких-то рациональных причинах всей этой акции. Что это за причины, можно узнать?

– Теперь можно! – ответил Мельников. – Теперь, сидя за этим столом, вам все можно. Какие были причины? Вот, извольте. Мне надо было дать вам понять, что убийца связан с боксом, что он бывший боксер. Вы должны были пойти по этому следу, прямо зарыться в него. И, насколько я знаю, вы так и сделали. Вы там целый день сидели, составляли список боксеров – не беспокойтесь, мне все доложили. Составили такой список, а потом пошли по нему. Пошли трясти Витю Цыплакова, Сережу Жилина и даже несчастного Ивана Владимировича Воробьева. Правда, почему-то никого из них не сделали главным подозреваемым…

– Потому что там концы с концами не сходились, – объяснил Гуров. Он старался повернуть их разговор к формату дружеской беседы, затянуть время, сколько возможно. Время, вот что сейчас ему требовалось! Он прямо-таки физически чувствовал, как его избавитель – или все-таки группа избавителей? – ходят вокруг избушки и размышляют, как в нее проникнуть и спасти его, Гурова.

– Там концы не сходились, – повторил он. – Точно так, как было с вице-губернатором Свистуновым. Это же вы нам подкинули эту гипотезу, верно? Вы изо всех сил топили Свистунова, чтобы спасти себя? Как-то это не очень благородно…

– А кто вам сказал, что человек артистичный должен быть благородным? – возразил Мельников. – Он должен быть умным, смелым, утонченным – и довольно. Я именно такой – умный, смелый и утонченный. А благородство оставим упрямым бульдогам вроде вас, которые не видят дальше своего носа. Да, я старался создать как можно больше улик против Свистунова – и что с того? На войне как на войне.

«Как поведет себя этот «умный и утонченный» убийца, когда ребята ворвутся в подвал? – размышлял между тем Гуров. – Признает поражение или будет сопротивляться до конца? Если решит сопротивляться, то может использовать меня в качестве «живого щита», и это создаст для ребят новую трудность. Будет ли он отстреливаться? Вон в углу стоит карабин. И, скорее всего, заряженный…»

– Значит, это вы подбросили рубашку Конягина, испачканную в крови, в машину, которая раньше принадлежала Свистунову? – спросил он.

– Конечно, я, а кто же еще?

– Вы что же, еще в момент убийства отложили эту рубашку в сторону, надеясь ее использовать таким образом?

– Да, отложил, – подтвердил пчеловод. – Я же вам только что говорил, что ума у меня хватает и я умею предвидеть, смотреть далеко вперед. Но признаюсь – в тот момент я еще не знал, куда именно, когда и как подсуну эту улику. Знал, что подсуну, но еще не решил кому. Вот так строится планирование в нашем деле.

«Он мне прямо лекцию читает! – невольно усмехнулся про себя Лев. – Тоже мне – профессор с клещами!» А вслух произнес:

– То есть вы решили, что мы набросимся на Свистунова, как только узнаем о его неправильной ориентации?

– А что, разве я был не прав? – удивился Мельников. – Разве вы не хотели отправить его в СИЗО?

– Лично я – нет, не хотел. Но кое-кто из моих товарищей действительно имел к нему предвзятое отношение.

– Ну что, вопросы исчерпаны? – спросил Мельников.

Он выключил станок и, поигрывая ножом, приблизился к Гурову. Сыщик явственно видел, как играют в его глазах дьявольские огоньки, убийце не терпелось приступить к «делу», то есть начать мучить свою жертву. Однако Лев понимал, что его товарищам снаружи еще нужно время. Беседу нужно было затянуть хотя бы еще ненадолго! И он сказал:

– Мелкие вопросы вроде исчерпаны. Но остался самый важный, краеугольный вопрос. Зачем вам все это было нужно? Неужели прокурор Конягин действительно так сильно вас допекал? Неужели предприятия Гурьянова не давали вам строить новые объекты? Неужели журналист Угрюмов, его статьи представляли такую уж опасность?

Эти вопросы достигли нужной цели: Мельников остановился. Да, он любил мучить свои жертвы. Но рассуждать он тоже любил. И был еще один мотив в его поведении, Гуров это только теперь понял: Мельникову было важно убедить всех в своей правоте. Всех, в том числе и людей, которых он собирался лишить жизни.

– Да, это действительно важный вопрос, – произнес хозяин пасеки с видом профессора, читающего лекцию. – Как вы выразились, уважаемый Лев Иванович, краеугольный вопрос! Так ли уж мне мешали все эти люди? Отвечу честно: нет. По-настоящему угрозу для меня представлял только Конягин. От его устранения я выиграл самым явным образом. С остальными можно было бы примириться. Но что мне было делать с огнем, который горел в моем сердце? Огнем, который требовал действия? Что мне было делать со своим воображением? Это воображение рисовало сладостные картины того, как я расправляюсь со всеми этими людишками, как я нарушаю многочисленные законы и запреты… Нет, драгоценный мой Лев Иванович, вам никогда внутренне не понять такого человека, как я! Мне тесно в вашем мире, где кругом торчат таблички «Нельзя!», «Здесь не ходить!», «Не смей!». Пока я не принял решение о первой своей постановке, мне и жизнь была не мила…

– Так вы убийства называете «постановками»?

– Именно так я их и называю. Постановки, или же спектакли. Это спектакли, где я являюсь автором пьесы и главным героем. А все остальные вокруг – второстепенные персонажи. Только я решаю, когда им вступить на сцену, а когда скрыться за кулисами, когда говорить, а когда молчать. И когда замолчать навсегда… Только я решаю… Погодите, что это? – Мельников внезапно прервал свой монолог и прислушался. Видимо, он услышал какой-то звук за дверью.