Читать книгу "Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский"

— Ну, что, экселенц, — пританцовывал от нетерпения Сыч. — С кого начнём, с ведьмы?

Волков глянул на него и ничего не ответил. Опять погрузился в размышления.

— Или, может, сразу с бургомистра? — не отставал от него Фриц Ламме.

Кавалер вдруг стал барабанить пальцами по столу, выбивая команду «стой, пики вперёд, упереть в ногу». Он принял решение и сказал:

— Нет, не с ведьмы и не с бургомистра.

— А с кого же? — спросил Сыч, не понимая.

Глава 34

Волков уже сбился со счёта, может, воскресенье на дворе. Народа на площади было, как на утро после мессы. И люди не расходились. Ждали чего-то. Может, слухи какие пошли, или увидели дорогую карету обер-прокурора возле ратуши, и ждали событий, в общем, добраться его отряду и двум телегам ко входу в ратушу было нелегко. Народ не молчал, видя его людей и его самого, говорил:

— Вон он какой.

— Ага, гордый.

— Это он бургомистра поймал?

— Он, он, и не забоялся же.

— А кто ж он такой?

— Говорят, рыцарь божий с Ланна.

— Ехал бы он отсюда в свой Ланн лучше, чего он тут рыщет.

— А вояка, видать, грозный, не чета нашим пузотрясам.

Всё это Волков слышал, ехал, прислушивался. Хотя в шлеме не много и услышишь. И он никак не мог понять, на его стороне люди или нет. Он бросал хмурые взгляды по сторонам и был доволен тем, что видел в глазах людей. Кавалер правильно сделал, что надел самую свою старую одежду. На нём была стёганка с изрезанными и заляпанными кровью рукавами, в которой он был в «Одноногом псе». Старые сапоги, до белизны стёртые на сгибах шпорами и стременами, и видавшая виды бригантина. Зато шлем поножи и наручи его сияли на солнце так, что смотреть больно. Он специально надел доспех не для боя, а для вида. Сам был небрит и строг. За ним ехал Максимилиан в колете его цветов и с чёрным вороном на груди. И вез его штандарт. А уж потом ехал Брюнхвальд, после две телеги, накрытые рогожей, а потом шли солдаты.

Люди расступались, пропуская их к ратуше. И они до неё добрались. Максимилиан спрыгнул первый, предал штандарт отцу, а сам помог кавалеру слезть с коня. Волков размялся, словно ехал много часов. Признаться, он волновался. Но оттягивать дело не собирался: дал знак. И всё началось.

Первым в ратушу пошёл Ёган, неся пред собой красивый, тяжёлый стул. За ним, хромая, шёл кавалер. Потом Максимилиан, но без штандарта. Люди Карла Брюнхвальда освободили вход в ратушу от зевак, сам он остановился в проходе.

Ёган вынес стул на середину залы, поставил его и встал рядом.

Крестьянский мужик робел малость пред сотней важных городских господ, разодетых в меха, береты и шляпы с перьями, в золотые цепи, которые стояли напротив него, за спинками стульев, на которых восседали господа городские советники и сам обер-прокурор. Но робел он самую малость, раньше Ёган, может, даже помер бы от страху, если такая куча важных господ смотрела на него так нехорошо. Но теперь он просто побаивался. Немного. Он был уверен, что вот придёт сейчас его господин и урезонит всех этих господ. Да, его господин не лыком шит. В этом он не сомневался.

А его господин уже шёл, хромая и звякая шпорами, по драгоценным плиткам пола ратуши. Остановился у стула, снял шлем и низко поклонился господам, после начал:

— Да храни вас Бог, господа городские нобили, и вас, господин граф, — тут он увидел и барона фон Виттернауфа среди городских господ.

«Ах ты, мерзавец, — про себя сказал кавалер, понимая, что теперь он совсем один, — ну, что ж, чем меньше союзников, тем больше добыча».

Он помолчал мгновение и продолжил:

— Господин обер-прокурор вчера просил дать обоснования моим действиям…

— Вашим беззакониям! — крикнул один из присучивающих господ и остальные ободряющим гулом поддержали его.

Волков повысил голос и снова заговорил:

— Господин обер-прокурор вчера просили обосновать мои действия и представить доказательства преступлений, что творились в городе.

— Ничего здесь не творилось, — снова кричал кто-то, — мы тут жили, и всё было прекрасно, пока ты тут не появился.

— Убирайся отсюда, пёс ланнский.

И снова волна неодобрительного гула покатилась по залу.

— Мы, земля Ребенрее, имеем свои законы и правителей, уезжаете в свой Ланн.

Ни председатель городского совета, что сидел по правую руку от обер-прокурора, ни он сам не останавливали крикунов. И тот, и другой смотрели на Волкова мрачно и спокойно с едва заметной тонкой усмешкой, как на уже осуждённого, который вздумал ещё потрепыхаться.

Волков понял, что эти крики не остановить, они часть игры. И тогда он просто сел на стул, который принёс Ёган, и стал ждать, пока крикуны не накричаться.

— Каков наглец! — кричали нобили.

— Ваше поведение вызывающе!

— Вы сели перед городским советом и обер-прокуроров без разрешения.

Волков сидел и молчал, он был спокоен, а Ёган стоял ни жив ни мёртв от страха.

— Вы проявляете неуважение! — продолжали кричать городские господа.

— Вы нежеланный гость в нашем городе!

Наконец, обер-прокурору это всё надоело, он что-то шепнул председателю, и тот поднял руку, крики стихли, а председатель произнёс:

— Господа, давайте дадим этому… господину высказаться. Нам все интересно, как низко мы пали в бездну беззакония. Ну, говорите, кавалер.

Его слова снова вызвали неодобрительный гул, но Волков понял, что теперь сможет сказать то, что хотел. Он назло городским господам да и самому обер-прокурору не поднялся со стула, а только поднял вверх руку, давая знак ротмистру. Брюнхвальд тоже поднял руку, и тут же в ратушу пошли солдаты, и несли они кипы одежды. Одежда была старой, рваной, гнилой и ветхой. Там были сапоги и плащи, колеты расшитые и нижнее бельё. Всё, всё, всё, что носят или носили люди. Солдаты стали раскладывать её, бросали кучами прямо перед столами, за которым восседал городской совет.

— Что это?

— Что это за хлам?

— Здесь не помойка, — снова кричали нобили.

Но другие с интересом разглядывали старую истлевшую одежду и смотрели на Волкова, ожидая разъяснений. Наконец, вся одежда была рассыпана пред столами, солдаты ушли. И кавалер произнёс:

— Думаете, что это господа? К чему это тут?

— Говорите уже, нет времени у нас!

— Хорошо, скажу, — Волков так и не встал со стула. — Это одежда убитых в вашем городе купцов.

Смех, недоверие, ропот:

— Чушь!

— Кто вам поверит?

— Где вы её взяли?