Читать книгу "Седьмая печать - Сергей Зайцев"

Надя слышала. Надя всё уже понимала. Она тихо плакала над своей бедой, остро ощущая пришедшие одиночество и безысходность.

Страсти

тим же вечером Надежда решила поговорить с Сонечкиным отцом. Она сама ещё толком не знала, что подполковнику «А.-Б.» скажет, но то, что поговорить с ним нужно, — она не сомневалась. Она могла воззвать к его благородству, могла просить, чтобы Виталий Аркадьевич, человек благородный вне всяких сомнений, человек, могущий даже быть своего рода образчиком благородства, поднялся в высоком чувстве своём над мирским и суетным, над обидой, ненавистью и над злой памятью восстал, и простил недобрые умыслы человеку, по молодой неопытности избравшему к высокой цели неверный путь. Ибо разве это не очевидно (ах! как это очевидно стало Наде сейчас!), что к совершенству через насилие не придёшь, что к идеалу Справедливости не придёшь через убийство, что к всеобщим равенству и братству не придёшь, истребив половину народа бомбами, стилетами и револьверными пулями... Ужели не поймёт подполковник молодых заблуждений ближнего, ужели он, отец многих детей, не пощадит Митю Бертолетова, сына своих родителей, которые любили его, души в нём не чаяли, которого братья и сестра любят, хотя их и нет в Питере, но они каждодневно думают о нём, которого в академии за золотые руки и талант многогранный чтут, за отзывчивость уважают и за чистое сердце любят профессора, и которого любит она, Надя, с которым она с единственным связывает будущее своё, с Митей, без коего она в этой жизни никому не нужна и почти что мертва?.. Она могла обмануть «А.-Б.», попробовать убедить его в том, что на Митю Бертолетова наговаривают злые языки, пишут на него лживые доносы, чтобы копейку отработать, как собаки, сидящие у хозяина во дворе, готовые на всех лаять — правых и виноватых, — только бы показать, что готовы служить руке, бросающей корм. А между тем бомба-то не найдена! Не найдена!.. Значит, нет бомбы! И Митю, ежели по совести, надо отпустить... Это «по совести» больно кольнуло Надежду в сердце... Она могла бы обмануть «А.-Б.» и в том, что и сама якобы ничего такого не знала, даже не подозревала о каких-то журналах, о револьвере в саквояже... Тем более о бомбе откуда она, курсистка, могла знать?.. Да, боже! О чём она думает? Не о ней же сейчас речь! Как-то Митю выручать надо...

Она шла в сумерках по проспекту, оглушённая случившейся бедой, происшедшим арестом, подавленная тем очередным унижением, через которое предстояло пройти Мите, измученная целым роем мыслей и безответных вопросов, наивных по существу, не имеющих ничего общего с реальностью, ничего не освещающих ей, заплутавшей во тьме. И уже близко была к дому Ахтырцевых, а всё терзалась, не могла решить, с какими же словами должно войти к подполковнику в кабинет.

Однако всё уже было решено за неё в Небесах. Только она об этом не знала.

Когда она подошла к подъезду, чёрно-серая тень поднялась ей навстречу. Надя в испуге остановилась. Это солдат из охраны заступил ей путь:

— Не велено пускать, — голос его был глух, бесцветен.

— Но... — пыталась было обойти солдата Надежда.

— Отказано от дома, — сурово пояснил солдат и, взяв её двумя пальцами за локоть, остановил.

Надя, опустив руки, ссутулившись, побрела прочь.

Скоро она придумала: нужно поговорить с Соней. Конечно же, самое верное в сложившихся обстоятельствах — действовать через Соню! А она уж потом, любимая дочь, замолвит слово перед папой.

И рано утром, к тому времени, как подружка её отправлялась на занятия, Надежда уже поджидала её возле дома, прячась в скверике за какими-то кустами с распускающейся листвой. Когда подъехала карста и хлопнула дверь подъезда, Надя вышла из укрытия и быстрым шагом двинулась к Соне. Появление Надежды было неожиданностью и для подруги её, и для сопровождавшего подругу солдата. Соня, едва увидев Надежду, побледнела и отвела глаза. Сначала ускорила шаг, чтобы, видимо, не разговаривать, но потом приостановилась и, не желая глядеть в глаза, глядя куда-то в сторону, на дома, произнесла бескровными губами:

— Надя, ты ведь знала. Как ты могла!.. Ты ходила к нам. Мы принимали тебя. И я тебе доверяла... И папа.

— Но Соня... Я... Ты пойми... — слов больше не было.

Что Надя могла ещё сказать, когда понимала: она виновата перед подругой, она обманывала её?

Мелькнули из-под платья шнурованные ботиночки, солдат убрал лесенку, и карета укатила. Понятно было, что у Сони с её отцом состоялся разговор и, похоже, в разговоре этом портрет Нади подполковник нарисовал не розовой краской.

...В городе всё увереннее хозяйничала весна. В скверах и парках на все голоса щебетали птицы, пахло молоденькой листвой и влажной землёй.

Надя не знала, что ей делать. Брела по проспекту, не видя прохожих, не видя весны, утомлённая бессонной ночью, угнетённая своими тяжёлыми мыслями. Сама она, кажется, не могла ничего, не было у неё в жизни, кроме Бертолетова, опоры. А помощи искать было не у кого. Не папе же плакаться в жилетку... Он, наверное, может ещё меньше, чем она... «Разве что у Фанни? — явилась неожиданная мысль. — У кружковцев?..» Надя остановилась. И какой-то господин, шествовавший по улице, чуть не натолкнулся на неё... Конечно же, можно попросить помощи у друзей Мити, хотя друзьями он их не особенно-то и называл, не полностью доверялся им, а иной раз и поругивал, очень жёстко критиковал. Но в трудную минуту почему же не положиться на них, почему же не спросить у них совета? Их много, и вместе всегда проще что-нибудь придумать, найти выход из ситуации, представляющейся безвыходной. Надежда ухватилась за эту мысль, воспрянула духом и, поймав извозчика, назвала ему известный адрес на Васильевском.

Сама не заметила, как взлетела по лестнице на этаж. Легче было на сердце, почуявшем какую-то надежду.

Она постучала в дверь условным стуком. Но ей долго никто не отвечал.

Наконец послышался женский голос — голос Фанни:

— Кто там?

— Откройте. Это я — Надежда.

— Какая Надежда?

— Станская. Я к вам с Митей приходила. Помните?

За дверью была какая-то заминка, потом опять послышалось:

— Не знаю такую. Уходите. Мне некогда.

Надя расслышала приглушённые голоса за дверью, осторожные шорохи. Она опять постучала.

— Откройте. Очень нужно. Митя арестован. Как мне быть?..

— Уходите, — ответили решительней, громче. — Я не знаю никакого Митю.

— Ну как же!.. Фанни! Это вы?

— Нет здесь Фанни. Съехала Фанни.

— Но это же ваш голос, — обида подступила к горлу свинцовой волной.

— Вот привязалась, чума... Идите прочь, прочь. А лучше уезжайте куда-нибудь подальше...

И это было последнее, что Надежда слышала, ибо с ней случился обморок.