Читать книгу "Охотник на вундерваффе - Владислав Морозов"

– Старшина, я не очень понял насчет сути вашего задания, – сказал подполковник Хрипунов несколько задумчиво, прерывая поток мои размышлений: – Может, все-таки проясните?

– Охотно, товарищ подполковник. Вечером, когда пойдем в атаку, мне предстоит всего лишь высматривать на поле боя новые образцы фашистской бронетанковой техники. Москву в первую очередь интересуют члены экипажей этой самой новой техники. Желательно в виде пленных, но если захватить живьем никого не удастся – хотя бы их документы.

– Хорошо, старшина, я вас понял. А от нас-то что требуется?

– Определите меня в какой-нибудь толковый экипаж. Лучше всего где-нибудь на правом фланге, ближе к дороге на Вурстдорф. И чтобы на их машине была исправная рация.

– И только-то?

– Да, и только-то.

После этого подполковник, который уж теперь-то понял про меня все или почти все (по крайней мере думать он должен был именно так), несколько потерял ко мне интерес. Он быстро накатал на раскрытом планшете короткую записку и отрядил со мной своего то ли адьютанта, то ли связного – парнишку по имени Саша, в ушанке и великоватом полушубке, с «ППШ» на груди, которому он эту записку и вручил.

Связной отвел меня на правый фланг боевых порядков самоходного полка. Там мы остановились у обвешанной брезентовыми скатками, бревнами и разнокалиберными ящиками «ИСУ-122» с номером «099», на правом рубочном люке которой торчала турель с солидным крупнокалиберным ДШК (как я уже успел заметить, такие турели в 1013-м САП были установлены далеко не на каждой машине). Как оказалось, самоходка принадлежала командиру 2-й батареи полка капитану Востропятову. Сам капитан, чем-то слегка похожий на молодого киноартиста Самойлова, молодой мужик с парой золотых коронок в верхней челюсти справа (эти фиксы придавали ему какой-то приблатненный вид), немедленно показался из заднего квадратного рубочного люка самоходки.

Судя по ордену Отечественной войны II степени на груди его гимнастерки, просматривавшейся под расстегнутым полушубком, капитан был человеком уже повоевавшим.

Юный адъютант Саша передал капитану записку от комполка и удалился еще до того, как капитан закончил знакомиться с образцом эпистолярного творчества начальства.

Востропятов прочитал записку, сдвинул на затылок ушанку и присвистнул, разглядывая меня словно некое заморское чудо.

Потом он спросил, что я от него лично, собственно, хочу. Я, не вдаваясь в излишние детали, ответил, что когда мы все вечером пойдем в атаку (а точнее – в контратаку), я буду двигаться вместе с их «ИСУ-122» или внутри машины, или на броне – по обстоятельствам. Как только я увижу что-нибудь, способное меня хоть немного заинтересовать, тут же спрыгну. От них потребуется только притормозить по моей команде.

По-моему, эти мои объяснения капитана вполне удовлетворили. Во всяком случае, уточняющих вопросов не последовало.

– Ладно, старшина, осваивайтесь пока, – сказал Востропятов и, запахнув полушубок, полез обратно в машину.

Я положил фаустпатроны и кирасу на моторное отделение самоходки, а потом заглянул в открытый рубочный люк САУ, тот, который слева-сзади. Внутри машины было довольно холодно. Оно и понятно – полк прибыл на позицию вечером и, поскольку предстояло наступать, рыть капониры, окопы и разворачивать под машинами, как это было тогда принято в зимнее время, временные печки самоходчикам явно запретили. Гонять двигатели на холостых оборотах им в такой ситуации тоже явно не полагалось из соображений как экономии горючего, так и маскировки.

Так что внутри «ИСУ» было чуть теплее, чем снаружи, и влезать туда я не торопился, тем более что ее героический экипаж, похоже, спал вповалку на дне боевого отделения, укрывшись чем только можно. Обычная военная ситуация – если ничего полезного в данный момент не делаем, то непременно спим, поскольку в следующий момент тебя могут заставить бегать двое или трое суток подряд, не давая ни спать, ни жрать, ни какать. На фронте бывает всяко…

В общем, я остался снаружи и, присев на край рубки «ИСУ», осмотрел окрестности в бинокль. С неба сыпал редкий, похожий на манную крупу снег. Вокруг был редкий лесок, за ним поле, на котором смутно просматривались отдельные деревья, кусты и совсем уже в отдалении какие-то строения. Там же находились позиции противотанкистов, которые были почти неразличимы с этой точки, а еще дальше траншеи пехоты, которые были вообще не видны. Канонада слышалась отчетливо со всех сторон, но непосредственно передо мной артиллерия не стреляла. За те двадцать минут, что я наблюдал за местностью, где-то в районе пехотной передовой лишь пару раз бабахнули одиночные винтовочные выстрелы (может, чей-то снайпер работал, а может, и просто для профилактики), вызвавшие суматошное метание ворон над заснеженными кронами голых деревьев, но в нечто большее эта пальба не переросла. Стояла та самая пресловутая «зловещая тишина», которая, по мнению разных маститых писателей, бывает перед атакой или просто боем.

Позади меня захрустел под чьими-то ногами снег. Я опустил бинокль и обернулся. К самоходке, никуда не торопясь, подходил невысокий мужик в танкошлеме, темно-сером комбезе, напяленном поверх комбинезона ватнике и валенках, по-видимому, член экипажа. В руках мужик держал туго набитый вещмешок.

Его лицо показалось мне смутно знакомым, вот только откуда?

– Товарищ капитан, – крикнул подошедший. – Харчи на двое суток опять выдали сухим пайком, принимайте!

Голос у него тоже был вроде бы знакомый.

– Ну, давай уже, Драч, – сказали где-то в глубине рубки «ИСУ» знакомым голосом командира батареи. Самоходчик опустил вещмешок в люк (там его заботливо приняли чьи-то руки) и здесь наконец-то разглядел меня. Лицо его приобрело удивленное выражение.

– Сержант? – спросил он как-то неуверенно.

И в этот момент я понял, откуда он мне знаком. Господи, да не может этого быть! Как пел уже в далекие наши времена Розенбаум: «А в морской пехоте есть что делать пацанам шикарным…»

– Драч? Лейтенант? – спросил я. – А как же Черное море и твоя морская пехота?

– Не лейтенант я, – хмуро уточнил Драч. – Я теперь младший сержант. И уточнил: – Заряжающий…

На того Драча, которого я, было дело, встречал под Москвой и потом, в Новороссийске, он теперь, честно говоря, походил не очень. Был он тощим и вроде бы даже стал меньше ростом, а его физиономия постарела лет этак на десять. Опять же тот, прежний лейтенант Драч был блондином, а у этого на висках под шлемофоном просматривались какие-то сероватые волоски – поседел, что ли? Как его, однако, жизнь-то ударила…

Не зная, как продолжить разговор, я для начала спросил, не хочет ли он курить? Он, естественно, хотел, и дальше мы общались уже после того, как я достал из кармана пачку «Беломора» (сам не курю, но на войне приобрел привычку таскать с собой папиросы или махорку, на случай, если кто курит, поскольку во все времена на халяву уксус сладок и хлорка творог).

Драч выпустил струю табачного дыма из ноздрей и начал тихо рассказывать, а я слушал. Как я и предполагал, он действительно оказался в числе последних защитников Севастополя и 6 июля 1942 года, уже через три дня после того, как Совинформбюро голосом диктора Левитана официально объявило о сдаче Севастополя, Драч вместе с еще несколькими моряками и пехотинцами пытался выбраться с Херсонеса вплавь. И плыть надо было долго и далеко, поскольку там кругом на входных фарватерах стояли мины, выставленные нашими идиотами еще летом 1941-го якобы для обороны (историки до сих пор спрашивают, от кого именно – у немцев на Черном море не было ничего крупнее десантных барж, катеров и нескольких малых подводных лодок, привезенных на этот театр по железной дороге, с таким, с позволения сказать, «флотом» атаковать главную базу ЧФ им было совершенно нереально, да и румыны со своими четырьмя не особо мощными и современными эсминцами в серьезный бой как-то не рвались). В общем, пока они плыли, двое утонуло, но остальным поначалу повезло, поскольку их даже подобрал наш сторожевой катер. Но спустя пару часов у мыса Сарыч этот СКА атаковали и потопили немецкие «шенелльботы». Немцы почему-то не расстреляли тех еще живых, кто болтался на поверхности воды, предпочтя просто подобрать их. Видимо, из чисто спортивного интереса.