Читать книгу "Друг мой, враг мой... - Эдвард Радзинский"

(В последнее время Коба стал постоянно материться. Вся партия радостно последовала примеру. Это теперь считалось хорошим тоном – признаком близости к народу.)

– «Товарищ Каменев спит со своей машинисткой…» – продолжил читать Ягода.

– Ай-ай, как удобно устроился, – усмехнулся Коба, – видно, некогда ебаться на стороне, все свободное время плетет интриги.

– «Товарищ Калинин спит с балериной…» – читал Ягода.

– Подумай, и наш скромный мужичок тоже блядун. С балериной… как великие князья! Сильно подразложились наши товарищи. Про твоих блядей, Фудзи, мы не читаем. Времени сегодня мало и читать слишком долго…

Дом на набережной

Жена родила, и по предложению Кобы я переехал с семьей в новый дом.

Это был особый дом…

Бюрократия стремительно росла, и квартир для нее в Домах Советов и в Кремле уже не хватало. Тогдашний глава правительства Рыков придумал построить громадный дом для партийной и советской верхушки, а обеим гостиницам «Метрополь» и «Националь» (именовавшимися Первым и Вторым Домами Советов) вернуть их прежние названия и назначение. Он задумал это уже в двадцатых, но строительство долго не начиналось, искали средства. С 1927 года Коба, захватив власть, с неожиданной энергией включился в постройку дома. Я знаю, что по его поручению проект знаменитого Бориса Иофана рассматривали в нашем ведомстве. Обсуждением руководил сам Ягода. В результате в проект были внесены некоторые изменения, смысл которых я и жители дома оценят позже. Точнее, оценят слишком поздно…

Дом вырос на набережной Москва-реки – напротив взорванного храма Христа Спасителя. Народ сразу окрестил его Домом на набережной (официальное наименование – Дом правительства, другие названия – Первый Дом Советов, Дом ЦИК и СНК). Это была бесконечно вытянутая в длину гигантская, в двенадцать этажей, махина какого-то безысходно серого цвета. Во дворе ютилась одна из древнейших московских церквей, будто захваченная в плен нашим домом и превращенная в склад.

Дом оказался столь грандиозен, что почти полностью поглотил высшую номенклатуру – верхушку партии, наркоматов, армии и нашего ведомства. Коба лично принимал участие в распределении квартир среди «ответственных работников»…

В то время население в Москве обитало в коммуналках. Но в этом доме у каждой семьи была огромная отдельная квартира.

Из моих окон открывался потрясающий вид на Кремль… Когда я впервые вошел в свою квартиру, я понял, что итальянские гены архитектора Иофана сыграли злую шутку. Он перепутал климат. Решив, что находится в родной Италии, он наградил квартиры в доме огромными балконами и огромными окнами. Я въехал в дом зимой, и по комнатам гулял ледяной ветер с Москвы-реки. При этом, несмотря на холод, в нашей «итальянской» квартире, как и во всем доме, жили полчища тараканов. Их занесли из своих нищих бараков строители. Сколько потом мы их ни морили, избавиться не удалось. Ночью, войдя на кухню и зажегши свет, я всегда мог увидеть, как они разбегались во все стороны…

Когда мы въехали, в квартире нас встретила… мебель. Темная тяжелая мебель из мореного дуба. Проектировал ее лично архитектор Иофан, но утверждал Коба. Он видел такую мебель в богатых купеческих домах. Как и дорогую фарфоровую посуду, ожидавшую нас в буфете, и медные кастрюли – на кухне. Все здесь было предусмотрено, даже свечи, коли свет перегорит. Мы оказались в светлом будущем.

По указанию заботливого Кобы во всех квартирах лежали памятки, где объяснялось, как пользоваться унитазом и главное – сливным бачком. Мой заботливый друг знал, что далеко не все обитатели это умеют.

В квартире была большая ванная – неслыханный в тогдашних новостройках комфорт. И отдельное объяснение, как ею пользоваться. Обо всем подумал Коба!

Впрочем, вскоре я понял, что оценил далеко не все его заботы…

Они оказались решительно безмерны.

В доме было множество подъездов. Самым фешенебельным являлся наш. Здесь тогда жили член Политбюро Постышев, маршал Тухачевский, один из моих начальников – глава военной разведки Ян Берзин и прочие высшие руководители.

Однажды ночью меня испуганно разбудила жена. В темноте кто-то… шептал.

Она хотела что-то сказать, но я зажал ей рот и вслушался. Шепот был едва различим. Я подошел к стене, прижался ухом. Шепот затих. Утром я осторожно простукал стену и все понял. В квартире были сделаны двойные стены. Между стенами в пустоте стояли живые подслушивающие устройства. Я где-то читал, что Медичи Великолепный, награждая дворцами своих вельмож, сооружал подобное. Итальянец Иофан попросту перенял опыт родины.

Теперь я внимательно присмотрелся к квартире. Из кухни имелся второй выход на «черную» лестницу. В эту дверь еще до нашего вселения был врезан замок. Мне вручили всего один ключ от него. Я попросил жену узнать у коменданта дома, где хранятся остальные ключи. Оказалось, что остальные ключи от «кухонного замка» – у коменданта! Комендант сообщил: «Их предписано держать у меня в комендантской из соображений пожарной безопасности. Если что, мы всегда успеем на помощь»…

Я жил в Москве всего месяц, но успел заразиться общим страхом! Я презирал себя за это, но ничего не мог поделать с собой. Наш великолепной дом стал казаться мне западней.

Накануне бури

Мой друг по-прежнему часто звал меня в гости. Но посещать его дом стало нерадостно. Жизнь там выглядела невыносимой…

Коба начал пользоваться бешеным успехом у женщин. Они наперегонки устремились в постель великой власти.

Для Кобы, маленького, рябого, коротконого человека, большую часть жизни проведшего в ссылках, это было внове.

Он всерьез воспринимал свои победы и неутомимо искал их. Он переспал с женами своих сотрудников. Я слышал даже о певицах из Большого театра. Он не щадил их всех, рассказывая стыдные подробности своим соратникам.

Рассказывал он, конечно, и мне.

Как водится у нас на Востоке, Коба презирал «этих давалок», изменявших мужьям.

Недаром многих своих пассий он отправит в лагеря или к стенке.

В это время у него начинался роман с Женей, женой родного Надиного брата Павла. Но здесь было совсем другое…

Высокая русоволосая красавица – мечта любого восточного человека. Наверное, впервые после Нади он серьезно увлекся (хотя впоследствии все равно ее посадил). Знала ли о ней Надя? Уверен: не знала. Иначе застрелила бы его за брата. Но до нее доносились сплетни о других его романах. К тому же он перестал с ней спать. Они теперь ночевали в разных комнатах. Чтобы отомстить, сделать ему больно, она часто пересказывала ему все, что говорили о нем молодые оппозиционеры в академии. Он ругался, страдал и ненавидел. Перестав с ней спать, он ревновал ее. Однажды сказал мне:

– Она огненная. Боюсь, у нее что-то начнется… Если что – убью… обоих!

Теперь Ягода был обязан делать особый доклад и о Наде. Она, конечно, узнала и принялась играть с огнем. Кокетничала в академии.