Читать книгу "Борис Годунов. Трагедия о добром царе - Вячеслав Козляков"

Главной отрадой его жизни оставались дети. Не случайно в «заздравную чашу», где перечислялась по именам вся царствующая семья, были внесены особые слова о детях: «И просим у Господа Бога, чтоб его прекрасно цветущия младо умножаемыя ветви царскаго изращения благородное семя в наследие превысочайшаго Российскаго царствия было на веки и некончаемые веки без урыву»[685]. Борис Годунов был ревнивым отцом и не хотел далеко отпускать от себя ни свою дочь царевну Ксению, ни тем более сына царевича Федора, которого он изначально сделал соправителем царства. История с датским королевичем показывает, что Годунов не собирался «родниться» с московскими родами. «Погорде же в своей земле сына и дщерь браку совокупите», — писал Авраамий Палицын[686]. Слишком хорошо было понятно Борису Годунову, как родство с царем могло изменить соотношение сил в среде знати, привести к ссорам и столкновениям о местах. Годунов и к свадьбе детей подошел как государственный деятель, думая, к кому из окрестных правителей обратиться с просьбой о «присвоеньи» (то есть вступлении в отношения свойства). Однако он оставался и отцом, которому тяжела была сама мысль о разлуке с детьми. Показательно, что в условия брачного договора с датским королевичем Иоганном Борис Годунов включил пункт, обязывающий будущего зятя постоянно жить в Русском государстве «и жить всегда з дочерью нашею, с царевною и великою княжною Ксеньею, при наших царских очех». Это был не риторический оборот, а прямо сформулированное требование. Даже если бы королевич захотел увидеться со своими родителями в Дании, он должен был ехать туда один без Ксении Годуновой[687].

Некоторое время одним из самых предпочтительных вариантов для детей Бориса Годунова считалось вступление в брак с кем-то из родственников английской королевы Елизаветы I. В конце 1600 года в Москву приехал английский посол Ричард Ли (Рыцарь Лей). У него имелся тайный наказ королевы, узнавшей, что «к царскому величеству присылал цесарев брат Максимилиян и иных великих государей дети свататца за царевну Ксенью, а иные государи своими дочерьми свататца за его государского сына за царевича Федора». Королева решила вмешаться и объявила, что у нее тоже есть на примете какие-то не названные ею претенденты, состоявшие в родстве с «королевной». В Посольском приказе подтвердили, что действительно получали обращения от Габсбургов и даже от короля Сигизмунда III, интересовавшихся возможной партией с царевной Ксенией Годуновой. Но для царя Бориса Федоровича условием брака его детей было то, что они должны оставаться в Москве: «…и государь дочери своей дати в ыное государство не изволил для того, что у него одна дочь, и хочет того, чтоб всегда были при нем, при государе». Точно так же говорили и про царевича Федора, что ему, «сочетався браком, быти всегда при отце своем на своих государствах по благословенью отца своего».

Посла Ричарда Ли расспрашивали: «Есть ли во племяни у королевны государские дети — королевичи и королевны, и что ее о том раденье?» Однако полномочий говорить что-либо определенное у посла не было. Поэтому в апреле 1601 года из Москвы отправили дополнительный запрос, подтверждая свою заинтересованность в предложении королевы Елизаветы I, и просили более точно назвать имя возможного жениха: «А о том к нему, государю, присылают многие великие государи, и о том им ответу не чинити, покаместа от нее в том подлинное раденье, и промысел, и ответ будет. А он, государь, с нею, с королевною, в братственной любви, и в дружбе, и в присвоенье, и в докончанье, и в соединенье быти хочет мимо всех великих государей»[688]. Но, несмотря на обещание, данное королеве Елизавете I, Борис Годунов сделал другой выбор — в пользу датского принца Иоганна, приняв его в России с великим почетом как будущего жениха своей дочери. Дальнейшие переговоры с королевой смысла уже не имели и окончательно прекратились с ее смертью в 1603 году. И все же у Бориса Годунова имелись основания для особого отношения к королеве. Он выразил это в своей обычной манере при приеме английского посла Томаса Смита в октябре 1604 года, когда, «выразительно приложив к груди руку, государь воскликнул: „О, любезная сестра наша королева Елизавета, которую я любил, как собственную душу“»[689]. Послы даже отметили «слезливый тон», с каким были произнесены эти слова, — еще один признак надвинувшейся старости.

У Ксении после внезапной смерти в России королевича Иоганна мог появиться другой жених с Запада. Борис Годунов обратился с новой просьбой о поиске подходящей кандидатуры к датскому королю Христиану IV. В июле 1603-го — апреле 1604 года в Данию ездили послы Михаил Глебович Салтыков и дьяк Афанасий Власьев. Они договорились о браке царевны Ксении и Филиппа, младшего сына шлезвигского герцога Иоганна. В Москве даже получили живописный портрет жениха — «парсону арцука». Послы уехали, но из Москвы целый год не было никаких известий о результатах посольства. Возможно, «ответом» стал тайный наказ о продолжении поисков жениха для Ксении на Кавказе. Предполагаемый тесть Бориса Годунова герцог Иоганн обратился 6 марта 1605 года с письмом к своему племяннику датскому королю Христиану IV, думая, что тот может помочь делу. Однако, судя по всему, герцог Филипп и сам не очень-то стремился в Московию, где умер его двоюродный брат. Кроме того, история «царевича» Дмитрия уже имела широкий резонанс при дворах европейских королей, и это тоже могло сказаться на решении Филиппа не покидать пределов Датского королевства ради московской царевны[690].

Большим ударом для Годунова стала смерть сестры, царицы-инокини Александры (Ирины) Федоровны, скончавшейся в Московском Новодевичьем монастыре в осенний день «преставления святого апостола Иоанна Богослова» 26 сентября 1603 года[691]. Пребывание царицы-инокини в Новодевичьей обители навсегда изменило статус монастыря, придав ему царский размах и особую ауру. Уже в 1600 году, по сообщению «Пискаревского летописца», был «подписан храм в дому у Пречистые Богородицы, в Новом в Девичье манастыре каменной, большой, соборной, о пяти верхах, чюдно, и образы чюдотворныя обложены дорогим окладом с каменьем». Самой царице-инокине Александре продолжали отдаваться царские почести, но она, как и ее муж, избегала мирской суеты: «А житие ее было свято и праведно и все исправила по преданью святых отец. А чины были царьские все по прежнему: бояре и дворецкие, и клюшники, и подклюшники, и столы царьские. И отнюдь не вкушала ничего от своего царьского стола, кроме воды да хлеба, а тем всем жаловала игумению с сестрами и нищих, и убогих всяких»[692].