Читать книгу "Безмятежные годы (сборник) - Вера Новицкая"

– Неправда, неправда! Не поздно, что ты говоришь! Ведь тебе всего семнадцать лет, и вдруг «поздно». Я сейчас же поеду за Перским, он такой знающий, он сразу тебя на ноги поставит!

Я уже хотела бежать.

– Погоди, не уходи, посиди… – тихо прошептала Вера; ей, видимо, очень трудно было говорить.

Она помолчала…

– Муся, ведь это смерть… кровь горлом… это последнее… я знаю… я чувствую смерть… смерть в груди… – Она с трудом переводила дух. – Не перебивай… сил так мало… Я бы хотела с ним проститься… с Дмитрием Николаевичем… поблагодарить за все… сказать… – совсем ослабев, она не договорила.

– Милая, родная, успокойся. Он придет, я попрошу, скажу, передам все… Только это неправда, ты поправишься, да, Бог не захочет, не позволит!.. – не помню, что говорила я, я теряла голову.

В тот же вечер наш доктор, мамочка и я снова были у Смирновых. Вера лежала совсем бледная, безжизненная, не говоря ни слова.

– Пустяки, ничего опасного, – громко и твердо произнес Перский у самой ее постели. – Девица очень малокровная, сильно ослабела, да еще и нервная страшно: показалась горлом кровь, она и перепугалась. А я скажу: слава Богу, что так. Это очистило легкие, и теперь на свежем воздухе дело скорей пойдет к выздоровлению, – уверенным, убедительным тоном продолжал он. – В семнадцать лет с болезнью бороться еще не трудно.

– Положение серьезное, – грустно произнес он, выходя с нами на улицу, – организм страшно истощен, сердце слабое…

– Так неужели же нет надежды? – испуганно спросила мамочка.

– Я не говорю, что нет, говорю – мало. Впрочем, отчаиваться рано, молодость творит чудеса. Но скорей, скорей на воздух, в этой обстановке смерть неминуема!

Боже мой, Боже, неужели?..

Глава XI Опять у Веры. – Светлов. – Проводы

Придя на следующий день в гимназию, я с самого утра стала караулить Светлова, чтобы исполнить желание Веры. Как назло, на этот раз урока у него в нашем классе не было, видно, и в других тоже, по крайней мере, в течение первых двух перемен поиски мои не увенчались успехом. Наконец, после третьего урока, едва выйдя из класса, я заметила его высокую стройную фигуру уже на противоположном конце коридора, у самой лестницы. Стремглав полетела я за ним.

– Дмитрий Николаевич! – немного не настигнув еще его, позвала я.

Он поспешно повернулся; при виде меня лицо его изобразило крайнее удивление. Немудрено: за эти полтора года я, кажется, единственная ученица, которая ни разу не останавливала его где бы то ни было, ни разу не задавала никаких посторонних вопросов.

– Дмитрий Николаевич, мне очень нужно поговорить с вами, – вполголоса заявляю я.

Он, видимо, удивлен еще больше.

– К вашим услугам.

– Да, но мне надо сказать так, чтобы никто не слышал, чтобы ученицы не слышали… Можно мне спуститься вместе с вами по лестнице? Пока мы до самого низу дойдем, я вам все объясню.

– Конечно, пожалуйста.

– Смирнова, Вера, больна, очень больна… – начинаю я.

– Да, я слышал. Ей нужно скорей ехать. Когда она собирается?

– Завтра, но ей стало так плохо… Я не знаю, поедет ли она… Она говорит… что умирает… сама чувствует… И вот она очень, очень хочет увидеть вас, очень просит… проститься…

Меня начинают душить слезы: всякое напоминание о тяжелом положении Веры мне невыносимо.

– Неужели так плохо?

Я только утвердительно киваю головой.

– Кровь горлом хлынула… – наконец поясняю я. – Ведь вы придете? Да? Пожалуйста, непременно! Сегодня же? Да? Так я ей скажу, порадую ее.

– Приду, конечно. Тут не может быть и вопроса, приду, как только освобожусь. Бедная девушка!..

Я говорю:

– Благодарю вас.

Он идет в учительскую, а я медленно бреду наверх.

Едва закусив кое-чем по возвращении домой, я лечу к Смирновым. Что там сегодня? Да и надо поскорей передать Вере приятную новость, порадовать ее, что Светлов придет.

В этот день ей как будто чуточку лучше, но слабость после вчерашней потери крови все еще очень сильна.

– Верочка, я передала Дмитрию Николаевичу, он обещал прийти, непременно прийти, – говорю я. – Уже, верно, скоро. Сказал: как только освобожусь.

– Правда? – радостным вздохом вырывается из ее груди. – Вот спасибо… И тебе спасибо… – Она нежно сжимает мою руку. – Говоришь, скоро? Я не очень растрепана? – Она проводит рукой по волосам.

– Нет, нисколько.

Какая же она красивая! Темные гладкие волосы с пробором посредине лежат двумя густыми длинными косами на ее груди.

Темные же, словно нарисованные, брови, пушистые, почти черные ресницы еще больше оттеняют нежную прозрачную кожу. Тонкий, будто выточенный, небольшой нос, чуть приоткрытые красивые губы, большие вдумчивые печальные глаза, слишком блестящие, слишком живые на этом бледном, будто камея, лице. Совсем тихо. Вера, видимо, напряженно прислушивается. Легкий звонок. Еще шире открываются громадные глаза девушки, что-то особенное, мягкое загорается в них, по щекам разливается легкий румянец. Дверь отворяется. Своей мягкой, почти бесшумной походкой входит Светлов. Чтобы не стеснять Веру, я отхожу к окну и смотрю во двор.

Поздоровавшись со мной, Дмитрий Николаевич направляется к Вере.

– Здравствуйте, Вера Михайловна. Я слышал, вы в дорогу собираетесь, так вот пришел пожелать вам счастливого пути, всего-всего хорошего.

– Спасибо, спасибо вам, Дмитрий Николаевич… За все спасибо… – задушевно начинает Вера. – Я так хотела еще раз увидеть вас… поблагодарить… так боялась, что… умру, не сказав вам ничего…

Я делаю все усилия, чтобы не слушать, но каждое слово, самое тихое, долетает до меня. Слезы опять подступают к горлу.

– Полно, Вера Михайловна, Господь с вами! Что за мрачные мысли. Если бы люди так легко, из-за всякого небольшого недомогания расставались с жизнью, мир совсем опустел бы. Просто ваши нервы гуляют, и наша пасмурная серая погода навеяла на вас такие серые мысли. Вот посмотрите, как только немного спуститесь вы к югу и еще только в вагонное окошечко улыбнется вам жизнерадостное южное солнце, все ваши хмурые мысли как рукой снимет. Это такой верный старый, испытанный целитель, он вас в одну неделю так преобразит, что вы сами себя не узнаете. Ну, конечно, немного и помочь ему надо: во-первых, верить ему, а во-вторых, ни о чем не беспокоиться – ни об уроках, ни об экзаменах, ни о доме, ни о папаше. В гимназии все уладится: при ваших способностях и усердии вы, поздоровев, шутя все подгоните. О папаше еще меньше основания тревожиться, его уж мне поручите. Мы ведь с вашим отцом такие старые, такие добрые знакомые, он знает мое искреннее расположение, мое самое горячее участие к нему, мы всегда друг друга хорошо понимали, поймем и теперь… Не правда ли,