Читать книгу "Наган и плаха - Вячеслав Белоусов"

Готовился к этапу и Турин. Из их группы по приказу Кудлаткина на хоззоне при тюрьме были оставлены лишь Шик. Чуял Кудлаткин, что не переживёт старик этапа, к тому же его интересовало, чем завершатся события в чудной книжке, над которой старик трудился день и ночь и никак не мог приблизиться к долгожданному окончанию. Турин и тот подшучивал над новоявленным летописцем:

— Чем завершать станешь свой фолиант, Абрам Зельманович?

Кипа писанины набралась внушительной, сохранив однако при этом прежнее наименование: «Ксива про отважных уркаганов…» Сам Кудлаткин, изредка тешась над её страницами, не черкал ни слова, щадя автора.

— Хотя бы седины постыдился, — бурчал Турин на Бертильончика. — Втемяшилась тебе в голову эта «ксива», других названий придумать не в силах?

— Правдой отдаёт, — отвечал Шик.

— Да какая же правда, если многие заключённые, читая, вырывают страницы о себе? Или ты неправду лепишь, или они правды о себе боятся.

— Пусть рвут, значит, проняло зэков, посветлело на душе, а я как раз этого и добиваюсь.

— Так от твоей писанины ничего не останется. Ты подумай, надо ли давать её всем для читки?

— Просят.

— Ну, как знаешь, — хмурясь, отходил от него Турин. — Пустое занятие затеял.

— Не пустое, Василий Евлампиевич, — поманил его с лукавинкой в глазах старик. — Одному тебе признаюсь: я рукопись свою в двух экземплярах стряпаю. Первый, нетронутый, у Ивана Кузьмича хранится при моём личном деле, а вторым желающие пользуются. Мне и самому так легче. Я враз угадываю: вырваны листы, значит, ничего в них я не соврал.

— Резонно… — хмыкнул Турин. — Ну ты, Абрам Зельманович, голова! Хитрец, каких поискать. Кто ж тебя надоумил?

— Жизнь, Василий Евлампиевич, — старик потряс сединой.

В дверь камеры грохнули сапогом, откинулся тут же «глазок», рявкнул охранник:

— Турин, на выход!

— Василий Евлампиевич! — ахнул Шик. — Не на этап ли?

— Да поздно уже… Утром этап ушёл. Ночь на дворе, — спокойными были глаза Турина, однако руки выдавали, подрагивали пальцы. — Чего-то попутали служивые…

Дверь распахнулась, на пороге предстал сам Кудлаткин с неизвестным сотрудником ОГПУ, к тому же явно неместным. Козырек его фуражки был низко надвинут на лоб так, что сурового лица не разглядеть.

— Никакой путаницы нет! — вошедший оперуполномоченный так выругался, что вздрогнул и сам Кудлаткин, и затряс наганом под носом Турина. — Ты и так лишнего сидишь! Прижилась, вошь буржуйская!

— Вот бумага, — Кудлаткин в растерянности держал перед собой лист постановления. — Предстоит тебе, Василий Евлампиевич, не этап, а конвоирование в места особые.

— Что за вольности? — рявкнул опять опер и толкнул Турина наганом в спину. — Спелись, гляжу!.. Заключённый Турин, и нет больше у него имени! — зло зыркнул он на начальника тюрьмы. — А далее на номер свой будет отзываться. Шаг вправо, шаг влево — попытка к побегу, а значит, стреляю без предупреждения!

— Да куда же я в тюрьме побегу? — буркнул Турин, нагнувшись за собранной давно котомкой. — Если только команда дадена пристрелить меня?..

— Не дерзить! — взвизгнул опер и погнал Турина перед собой, успев отшвырнуть бросившегося попрощаться Шика. — Не горюй, старик. Скоро встретитесь у чертей на сковородке.

И долго ещё его идиотский хохот эхом перелетал по тёмным коридорам тюрьмы.

Во дворе двое лихо подхватили Турина и, бросив на заднее сиденье легкового автомобиля, запрыгнули следом по бокам.

— Ворота! — потряс наганом опер перед Кудлаткиным. — Что за разгильдяйство?

— Раскрыть ворота! — рявкнул тот опешившему постовому и, когда автомобиль скрылся, выругался: — Сумасшедшая братва в этом ГПУ, а эти аж из Москвы! Примчались… Зачем им понадобился Турин? Важная, конечно, птичка, но чтоб интересовались оттуда?.. Не иначе в расход спешат, чтоб не сбежал.

Однако звонить в верха побоялся, чтобы не накликать беды похлеще, бумагу о выдаче осуждённого конвою подшил и лишнюю заботу свалил с плеч. Кончились его треволнения с этой проклятой «астраханщиной», других забот ворох…

Турин закрыл глаза, оказавшись в автомобиле, вдыхая после вонючей камеры приятный запах бензина, кожи от тужурок конвоиров, дыма от ароматных папирос… Чист всё же воздух на воле!

— Закурить-то не хочешь, Василий Евлампиевич? — не оборачиваясь, вдруг спросил изменившимся голосом забиравший его полоумный с наганом.

У Турина перехватило дыхание.

— Неужели так и не признал? — резко обернулся тот, скинув фуражку, и зубастая улыбка расползлась по его лицу до ушей. — В штаны-то от страха небось наклал?

— Ангел? Мать твою!.. — не дав договорить, охнул Турин и затискал, зацеловал Ковригина так, что водитель, гнавший машину по пустынному городу, вынужден был резко затормозить:

— Василий Евлампиевич! Расшибёмся! И живым вас не довезём…

— А это кто же?.. Маврик! Ты, Павлушка? Ах вы, черти мои! — кидался от одного к другому Турин и поглядывал на рядом сидящих. — А этих ребят не знаю…

— Наши, — коротко бросил с переднего сиденья Ковригин. — Я, Василий Евлампиевич, потом всё тебе расскажу, а сейчас срочно из города надо выбираться.

— Куда же?

— Да тут недалеко, — засмеялся Егор, — километров сто, но и там не задержимся.

— Интересно…

— Перекинем в машину казну воровскую, которую Браух сторожил, Копытов ограбил, а наш Маврик отыскать сумел, и махнём в края необитаемые, где нас никто искать не захочет.

— Не в Сибирь ли собрались?

— А почему нет? Отдышимся, отлежимся, а там видно будет.

— Ладно. Делай, как задумал, — улыбнулся ему Турин, — мне пока в себя прийти надо да расспросить тебя.

— А чего расспрашивать-то, Василий Евлампиевич? Думается мне, вы уже всё скумекали, — хохотал Ковригин. — Обменял я Серафиму на бумагу, которую добыл Богомольцев на конвоирование ваше в неведомые края.

— Вон оно как… — примолк Турин и испытующе глянул на Егора. — Жалеть не станешь?

— А нечего жалеть, — хмыкнул тот. — Серафима мне и подсказала.

— Сама Серафима? — вспыхнул Турин.

— Сама, — сжал губы Ковригин.

— Это что же такое меж вами произошло?

— А ничего. Стар Богомольцев. Да и дела осложнились в верхушке. Генрих Гершенович почти всё к рукам прибрал. Богомольцев молит Бога, чтоб уцелеть. Ему не до Серафимы. Числится она у него домохозяйкой до сей поры, ну а вы её знаете: прикоснуться к себе не позволяет, если сама не захочет.

— Вон оно что… — затянулся папироской Турин и надолго закашлялся. — Я так понимаю, что на этих условиях вы с ней и сговорились? — наконец смог он выговорить.