Читать книгу "Изгои Рюрикова рода - Татьяна Беспалова"

– Найду Володаря и сокрушу, а там… Да вот привяжу этот молот на шею да и в Золотой Рог кинусь…

– Пожалуй, с таким молотом ты и не потонешь, – пробормотал Миронег. – Легковат! Да и где князя-то сыщешь? Он, поди, за стенами, за вратами. А на вратах засовы крепкие…

Миронег борзо отпрыгнул, когда с верхнего этажа дома внезапно излилась зловонная жижа. Твердята досадливо выругался. На него попало лишь несколько капель, но этого хватило, чтобы утишить губительную ярость.

– Надо разузнать, когда похороны беспутного Галактиона…

– Я видел, как…

– Молчи, Капуста! – Твердата ухватил Миронега за глотку и крепко сжал. – Не-е-ет! Нас не захоронят в одной могиле с Галактионом! Нас отдадут на растерзание крысам в императорской тюрьме!

* * *

Мироздание сверкало снежной белизной, словно снегом припорошилось. В этот час улицы были пустынны – жара загнала горожан под тенистые своды садов, убедила укрыться за каменными стенами, вблизи источников воды. Ущелья улиц, вымощенных белым камнем, стекались к площади, обставленной беломраморными чертогами. Белый храм под золотыми куполами возвышался посреди неё. Белое солнце изливало зной с блёклых небес. Нестерпимая жара, тягостная тишина и сверкание белого камня – вот всё, что мог видеть, слышать и чувствовать Твердята. Но вскоре послышался сначала отдалённый и негромкий, но стройный гул. Твердята присмотрелся, щуря глаза. Гул быстро нарастал, становился гуще. На кипельно-белом фоне появились желтоватые высверки и красочные пятна. Воины в бронзовых доспехах, со щитами, в разноцветных плащах и пернатых шлемах шествовали по одной из улиц. Первым шагал огромный Лауновех. Полы его золотистого плаща стелились по белому камню. Волосы на его обнажённой голове показались Твердяте белее константинопольского мрамора. Латники Лауновеха чеканили шаг, ударяя основаниями длинных пик в каменную кладку под ногами. Наконец они встали по обе стороны улицы, уставив пустые глаза в пространство перед собой. Лёгкий ветерок играл перьями на их шлемах. Сам Лауновех стал в стороне, поводя очами, словно высматривая чего-то. Он сразу заметил Твердяту, на мгновение задержал взгляд, но вида не подал. А новгородец во все глаза смотрел на похоронное шествие. Процессия двигалась неспешно. Впереди шествия двигался иерей в торжественных ризах. За ним следовали отроки и отроковицы – челядины патрикия – все в длинных белых одеяниях со скорбными венками в руках. Далее шествовал начальник Лауновеха, друнгарий виглы, досточтимый Нереус. Семья покойного сбилась в горестную стайку. Сам патрикий, старался держаться прямо, но постоянно сбивался с шага. В глазах его мелькали несвойственные ему испуг и смущение. Твердята помнил его велеречивым, умудрённым, преисполненным мощи. За время разлуки он превратился в старца, неуверенного в собственных силах, растерянного, подавленного. Братья сомкнулись вокруг него стеной, словно силясь подпереть плечами, пытались поддерживать, но патрикий отталкивал их руки. Гордыня, властолюбие, боязнь показаться слабым даже в час скорби, руководили им. На лицах присных патрикия мелькала едва сдерживаемая досада. Солнце пекло всё злее, на форуме гомонил народ. Дела ждали их, но дела скорбные не терпели суеты. Агаллиан постоянно спотыкался, путался в полах тоги, смахивая шёлковым платком бисеринки пота с чела. Руки его дрожали. Холёные кони влекли роскошную, увешанную гирляндами цветов, колесницу. Гроб покоился на ней. Женщина шла следом за колесницей, низко склонив седую, обнажённую голову. Почтенная матрона, жена Агаллиана, мать Галактиона и Елены, тяжело опиралась обеими руками на вычурный борт повозки. Глаза её были широко распахнуты и сухи. Казалось, что и день, и ночь, и жара, и холод перестали существовать для неё. Елена ступала ровно. Рука её покоилась на покрытом плотным шёлком плаща локте рыцаря. Твердята видел эту руку. Она, словно изображение на храмовой фреске, олицетворяла дарованный свыше покой. Дева покрыла золото волос скорбным покрывалом, ниспадавшим до земли и срывавшим её всю. Но всё равно она была узнаваема по едва заметным, лишь для одного Твердяты значимым приметам. Рыцарь воздвигался рядом с ней, подобно утёсу. Без доспеха и шлема, он откинул на сторону полу синего плаща, являя миру изукрашенные самоцветами ножны и пышную, богато расшитую, перевязь. На лице его лежала печать притворной, вымученной скорби. Рыцарь маялся, поглядывая по сторонам. Твердята сразу узнал старого товарища. Володарь вырос, раздался в плечах, заматерел. Юношески размытые черты сделались твёрдыми, но во взоре плескалась прежняя неудельная беспечность. Ах, легкомысленный друг! Куда же занесла тебя проказница-судьба! На паперть константинопольского храма, в процессию вислощёких вельмож, воздающих лицемерные почести трупу никчемного юнца! Процессия остановилась у ступеней паперти. Священник поднялся к храмовым воротам, остановился, готовясь произнести речь. Твердята не сводил глаз с Елены и Володаря. Иерей говорил долго, проникновенно, убедительно:

– Всё мы свидетельствуем перед Богом, что сей юноша достоин высшей милости…

Ну что ж! Может быть, Галактион и достоин, кто знает! Наконец процессия втянулась в храмовые двери, унося с собою гроб. Площадь опустела. Дружина Лауновеха встала дозором возле притворённых дверей храма, дабы не допустить на семейное таинство посторонних. А таковых немало собралось на площади. Несмотря на невыносимую жару, Твердята был не одинок. Неподалеку топталась в бездействии половецкая дружина Володаря. Твердята сразу опознал степняков. Скуластые лица, жёсткие, подобно конским гривам, волосы, лица, разукрашенные изображениями странных существ и ритуальными шрамами. Ромеи с брезгливой опаской посматривали на них. Дружинники Лауновеха косились недобро, не снимали ладоней с рукоятей мечей, пики держали наготове. Скольких мертвецов сегодня похоронят?

– Следует избегать ругательных слов и даже мыслей вблизи усопшего, – словно услышав его мысли, пробормотал Миронег.

– Сгинь, блудливый потрох! – огрызнулся Твердята.

– Посмотри, стражники смотрят на тебя!

– Да, смотрят!

Твердята видел и воев Лауновеха, и стайку половцев в лохматых лисьих шапках, чудно смотревшихся под знойным царьградским небом. Сколько их? Не более двух десятков. Не велика дружина Володаря! В чём же дело? Казна оскудела или понесли, не восполненные пока потери?

– Смотри… – ерзал Миронег. – Смотри же!

Лауновех шел к ним через площадь. Железный лязг его доспехов и стук шагов оглушил негустую примолкшую толпу. Рыцарь приблизился. Зеваки брызнули в стороны, оставив Твердяту одиноко стоять посреди площади.

– Ты больше не скрываешь увечий? – лицо Лауновеха оставалось неподвижным, губы размыкались едва заметно, и Демьяну вдруг почудилось, что он слышит не голос наемника-варяга, а глас разгневанного небожителя.

– Глядит-ка, – вякнул несмело Миронег. – Словно ангел Господень…

Нет, не сбежал черниговский уроженец, не скрылся в переулках вместе с полноправными гражданами-ромеями, не убоялся быть кинутым в темницу или попросту зарезанным.

– Мертвецу нечего стыдиться. Но перед тем как предать себя в руки императорского палача, хочу совершить последнее дело, – Твердята низко поклонился Лауновеху.