Читать книгу "Нансен. Человек и миф - Наталия Будур"

Тогда Нансен решил сосредоточить все усилия на одной самой важной, на его взгляд, задаче — добиться права совещательного голоса для нейтральных стран при обсуждении дальнейших планов. В этом он встретил поддержку. Вильхельм Кейльхау и Якоб Ворм-Мюллер единодушно утверждают, что посредничество Нансена сыграло большую роль: благодаря ему делегации нейтральных стран были допущены к подготовительной работе по учреждению Лиги Наций. Нансен не являлся официальным членом норвежской делегации, но его точка зрения была известна и на родине, и за рубежом и сыграла определённую роль.

Год спустя, в 1920 году, на первой сессии Ассамблеи Лиги Наций в Женеве Нансен представлял Норвегию. В это же время он начинает «разрабатывать» план, замысел которого родился у него ещё во время Парижской конференции весной 1919 года. Он делал всё от него зависящее, чтобы помочь молодой Советской России, тем более что, как это ни покажется нам удивительным, поддерживал политику коммунистического руководства и даже считал, что «Ленин первым из великих государственных деятелей оценил роль северных районов для развития экономики и процветания человечества».

* * *

В нашей стране Фритьоф всегда пользовался почитанием и преклонением. И это не пустые слова — великим норвежцам восхищалась вся российская интеллигенция. Курьёзным фактом можно считать рекламу магазина Фальковского в Столешниковом переулке в Москве, в которой револьвер «Нансен» называется «другом и приятелем человека в настоящее время нападений и грабежей».

Мы уже писали о тесных научных связях Нансена и русских учёных-полярников, а вот о его поклонниках-литераторах известно меньше.

Малоизвестен факт, что Антон Павлович Чехов восхищался Фритьофом Нансеном, считая его истинным воплощением своего идеала: в этом человеке всё было прекрасно — лицо, одежда, поступки. Чехов решил даже написать пьесу «о людях во льдах». Для «вхождения в материал» был разработан план поездки в Норвегию. Она должна была состояться осенью 1904 года, а спутником Чехова согласился стать знаменитый литератор и переводчик со скандинавских языков Юргис (Юрий) Казимирович Балтрушайтис. 13 февраля 1904 года Антон Павлович пишет ему из Москвы:

«Многоуважаемый Юрий Казимирович, очень жалею, что Вы не застали меня; в первый раз меня не было дома, вечером же, когда пришло Ваше письмо, я был у себя. Насчёт поездки в Норвегию мы успеем ещё поговорить, так как возвращусь я в Москву не позже мая. Спасибо Вам за „Весы“, буду читать их по дороге в Ялту, и вообще спасибо Вам за доброе расположение. В воскресенье уезжаю.

Крепко жму руку и желаю всего хорошего.

Преданный А. Чехов».

К сожалению, планам этим не суждено было претвориться в жизнь — летом того же года Чехова не стало.

Довольно мало известно и о самом замысле пьесы. Сохранились воспоминания Ольги Леонардовны Книппер-Чеховой:

«В последний год жизни у Антона Павловича была мысль написать пьесу. Она была ещё неясна, но он говорил мне, что герой пьесы — учёный, любит женщину, которая или не любит его, или изменяет ему, и вот этот учёный уезжает на Дальний Север. Третий акт ему представлялся именно так: стоит пароход, затёртый льдами, северное сияние, учёный одиноко стоит на палубе, тишина, покой и величие ночи, и вот на фоне северного сияния он видит: проносится тень любимой женщины».

И есть ещё воспоминания Станиславского на эту же тему:

«Подходила весна 1904 года. Здоровье Антона Павловича всё ухудшалось. Появились тревожные симптомы в области желудка, и это намекало на туберкулёз кишок. Консилиум постановил увезти Чехова в Баденвейлер. Начались сборы за границу. Нас всех, и меня в том числе, тянуло напоследок почаще видеться с Антоном Павловичем. Но далеко не всегда здоровье позволяло ему принимать нас. Однако, несмотря на болезнь, жизнерадостность не покидала его. Он очень интересовался спектаклем Метерлинка, который в то время усердно репетировался. Надо было держать его в курсе работ, показывать ему макеты декораций, объяснять мизансцены.

Сам он мечтал о новой пьесе совершенно нового для него направления. Действительно, сюжет задуманной им пьесы был как будто бы не чеховский. Судите сами: два друга, оба молодые, любят одну и ту же женщину. Общая любовь и ревность создают сложные взаимоотношения. Кончается тем, что оба они уезжают в экспедицию на Северный полюс. Декорация последнего действия изображает громадный корабль, затёртый в льдах. В финале пьесы оба приятеля видят белый призрак, скользящий по снегу. Очевидно, это тень или душа скончавшейся далеко на родине любимой женщины.

Вот всё, что можно было узнать от Антона Павловича о новой задуманной пьесе».

И ещё один довольно курьёзный факт. Как известно, Чехов любил собак, внимательно наблюдал за их характерами и повадками. В разное время у Чеховых в Мелихове жили большие чёрные псы Шарик и Арапка и их щенки Мюр и Мерилиз, собака-дворняжка Белолобый, злой гончий Заливай, — и две добродушные и красивые лайки Нансен и Белка. Белые пушистые лайки со стоячими ушами, они были изящны и красивы. Чехову их подарил Н. А. Лейкин. Лайку Нансен Чехов по каким-то одному ему ведомым соображениям звал Жулик — может быть, потому, что лайки по ночам страшно лаяли и по весне вырывали из земли тюльпаны.

Лев Николаевич Толстой также считал необходимым пропагандировать достижения Нансена в России. В «Русских ведомостях» (1908, 2 апреля, № 77) была напечатана статья «В Ясной Поляне. Вечерние курсы», в которой рассказывалось о том, как читал лекцию Лев Толстой в своей «детской» школе:

«Л. Н. подошёл к деревянной перегородке с пришпиленной к ней географической картой и, указав на ней и разъяснив, что такое „северный полюс“, начал читать приготовленную лекцию о знаменитом путешествии Нансена. Л. Н. читал, не повышая, не поднимая голоса, и вообще не тонировал и не подлаживался под детский стиль, но от времени до времени делал пояснительные вставки, что такое „Норвегия“, „полярные страны“ и т. п., и показывал на карте путь Нансена.

Аудитория на этот раз, однако, налаживалась плохо. С одной стороны, самая идея Нансена найти зачем-то какой-то „северный полюс“, очевидно, не захватывала внимания крестьянских детей, а с другой — неугомонившиеся ворчуны нервировали аудиторию своей вознёй и спорами.

Л. Н. продолжал читать о приключениях Нансена, не делая ни одного замечания.

Но местнические страсти вдруг снова вспыхнули и заглушили голос Льва Николаевича.

Он жалостливо взмолился:

— Ой, ребята, вы не даёте заниматься!

Но сейчас же как бы смутился, прервал чтение и перенёс внимание на разрешение спорного вопроса.

Оказалось, что некоторым действительно сидеть негде. Избранных было больше, нежели званых. Но часть аудитории уже заинтересовалась путешествием Нансена и принялась сама устанавливать порядок:

— Тише! Молчите!

И постепенно Нансен начал завладевать общим вниманием. Некоторые фразы и слова из лекции вызывали замечания и оживлённый обмен мыслей.