Читать книгу "Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите - Михаил Хазин"

Разумеется, для достижения такого эффекта религиозные чувства граждан нужно постоянно поддерживать (вовлечением каждого в религиозную практику, как это было, например, у альмохадов). Глава 12 первой книги «Рассуждений» так и называется — «Сколь важно заботиться о благочестии и как подрыв его Римской церковью в Италии погубил страну». Макиавелли прямо противопоставляет религию римлян, служившую интересам государства, и религию Ватикана, служившей интересам одной только католической церкви, и потому вредной для остальных государств.

Вторым (и столь же не новым) способом «производства доблести» Макиавелли считает законы и обычаи, позволяющие гражданам участвовать в делах государства:

«…Римскую республику возвращали к ее истокам такие обычаи, как избрание народных трибунов, цензоров, и все законы, направленные на обуздание властолюбия и заносчивости людей. Но все эти порядки должны быть приведены в движение доблестью одного из граждан, который бесстрашно вступился за них вопреки противодействию их нарушителей…» [344] [там же, с. 358-259].

Подобные действия должны одобряться обычаями и законами государства (и сохраняться в коллективной памяти как образец достойного поведения), только тогда в каждом следующем поколении будут рождаться не только «привыкшие пресмыкаться и повиноваться», но и доблестные граждане. Тем не менее Макиавелли признает, что никакие законы и обычаи не гарантируют вечного воспроизводства доблести — рано или поздно рождается поколение, в котором не находится достойных граждан, и с этого момента республика начинает превращаться в тиранию. Как же обеспечить действительно долгосрочное воспроизводство доблести?

Если религия (идеологическое воспитание) и обычаи (восходящие еще к античным традициям остракизма) представляются нам достаточно очевидными способами «производства доблести», то третья идея Макиавелли может показаться неожиданной даже нам, людям XXI века2. Третья технология — это свобода, постоянная конкуренция между разными группировками, причем заканчивающаяся не победой одной из сторон (и уничтожением другой), а компромиссом в виде изменения законов, после которого конкуренция продолжается:

«Те, кто осуждает беспорядки между нобилями и плебсом, по–моему, порицают самую причину римской вольности… они не видят, что в любой республике существуют два противоборствующих стана, народ и знать, и что все законы, охраняющие свободу, рождаются из этого противостояния… Нет также никаких оснований хулить устройство республики, явившей столько образцов доблести, ведь добрые примеры проистекают из хорошего воспитания, правильное воспитание — из хороших законов, а последние — из тех самых беспорядков…» [там же, с. 150].

Свобода обеспечивает гражданам возможность постоянно тренироваться в доблести, ведь в такой борьбе запрещено убивать до смерти1. Компромисс между конкурентами вместо устранения проигравших обеспечивает сравнительно низкую цену на «входной билет» во Власть. Такова главная рекомендация Макиавелли для создания долгосрочной и претендующей на величие Власти. Нужно ли далее объяснять, почему вы, уважаемый читатель, знаете Макиавелли по «Государю», а не по «Размышлениям»? Почему Макиавелли — враг рода человеческого, а не величайший в истории гуманист, научно обосновавший полезность свободы, конкуренции и компромиссов?

Читатель. Потому, что открытия Макиавелли не для всех? Теоретик. Совершенно верно. «Макиавеллизм», про который мы все знаем с детских лет, полезен для воспитания вассалов — аморальность и умение интриговать являются необходимыми качествами любого человека Власти. А вот макиавеллиевская доблесть, да еще коллективная, воплощенная в республиканских технологиях Власти, уже совершенно лишнее знание для подчиненных. Того и гляди, возомнят, что лучше сюзерена знают, что делать, да еще и право имеют на это собственное мнение. Справиться с такими доблестными вассалами сможет далеко не всякий, а потому из соображений элементарной безопасности брать их в группировку не следует. Чем меньше людей будут знать настоящего Макиавелли, тем проще жить среднему сюзерену.

Открытие Макиавелли полезно лишь тем сюзеренам, которые уже обладают достаточной властью, чтобы не заботиться о ее сохранении на протяжении нескольких поколений, и могут себе позволить включить машину «производства доблести» среди своих вассалов. Именно они [345] реализовали к XX веку управленческий идеал Макиавелли:

«Если бы какой‑то республике выпала такая удача, что кто‑либо из

граждан, как мы говорили выше, своим примером помогал бы обновлению

законов… такая республика существовала бы вечно» [там же, с. 420].

Вот оно, подлинное открытие Макиавелли: вечная Власть, Доблесть, побеждающая Судьбу. Цена существования такой Власти — постоянная борьба группировок, в которой ни одна из них не имеет права на окончательную победу. Три технологии этой Власти — религия, закон и свобода. Но какой сюзерен в здравом уме решится воплотить все это в жизнь?!

5. Бегемот и Левиафан Гоббс, «Левиафан» (1651), Локк, «Два трактата о правлении» (1690)

Теоретик. В случае Макиавелли может показаться, что мы забыли свой же собственный принцип — «чтобы сделать очередное открытие о Власти, нужны новая историческая ситуация». Исключительная популярность Макиавелли заставила нас задаться вопросом о ее причине, отложив в сторону рассмотрение исторического контекста. Отчасти нас оправдывает то обстоятельство, что для Макиавелли этот контекст совершенно очевиден. С чем мог отождествлять Власть чиновник Флорентийской республики? Живший неподалеку от республики Венеция? Долгие годы изучавший историю Рима республиканских времен?

Но столь очевидная историческая обусловленность результатов Макиавелли ставит перед нами следующую проблему. Является ли его открытие преходящим, относящимся только к определенным ситуациям в истории человечества (или достаточно долгоживущей властной группировки), или же оно столь же универсально, как и лично–иерархическая природа Власти? Иными словами, предпочтительнее ли для современных государств [346] республиканский способ правления или же он остался в далеком прошлом, как «полития» Аристотеля и «асабийя» Ибн Хальдуна?