Читать книгу "Гангстер - Лоренцо Каркатерра"

Пятичасовая месса дошла до середины, когда я, отвернувшись от алтаря, увидел Анджело, сидевшего на задней скамье церкви. В высоченном соборе было не более тридцати прихожан, по большей части весьма престарелых, перебиравших дрожащими руками бусинки четок. Я в одиночку прислуживал отцу Тэду Доновану, священнику средних лет, вкладывавшему подлинную страсть и в свои проповеди, и в воскресные футбольные матчи, в которых участвовали дети из прихода святого Доминика. Я звонил в колокол и кланялся, но мысли мои занимал лишь один вопрос: что могло привести сюда Анджело? Я стал прислуживать в церкви вскоре после того, как закончил начальную школу, но ни разу до этого дня не видел здесь Анджело. Как и большинство гангстеров, он весьма неприязненно относился к постулатам католической веры, имевшим крайне мало общего с той жизнью, которую в действительности вели ее последователи.

— Они начали заниматься рэкетом за много веков до рождения самого первого гангстера, — сказал он мне как–то раз, пренебрежительно махнув рукой, когда я попытался что–то сказать о религии вообще. — Все это время они выкачивали деньги из всех на свете и имели замечательную «крышу». Сам подумай — разве можно найти лучшего партнера, чем бог?

— Они много делают для бедных, — возразил я, глядя, как он наливал в большую чашку горячее молоко.

— Они дают им теплое место, где можно посидеть один час в неделю, — ответил он и взглянул на меня, продолжая наливать молоко. — И даже это они делают, чтобы получить звонкую монету в свои кружки. По мне — никакая это не помощь. Это использование своего положения. Они обращаются с бедными точно так же, как и мы, разве что проценты дерут поменьше. Если тебе хочется, ходи в церковь и молись. Я не стану тебя останавливать. Только не позволяй дурачить себя. Это такой же бездушный бизнес, как и наш.

Мне всегда было хорошо в церкви, среди ее пустых скамеек я обретал свою тихую пристань. Я старался каждый день возжигать свечу перед образом святого Иуды, заступника в безнадежных делах и, что парадоксально, покровителя полицейских, и, если выдавалась возможность, проходил по кальвариям[30], как бы повторяя путь Христа, закончившийся распятием на кресте. Но чаше всего я просто сидел в заднем ряду, вдыхал знакомые запахи, смотрел, как за цветными стеклами витражных окон садилось солнце, и позволял своим мыслям свободно течь, куда они сами захотят. Здесь было убежище, в которое я удалялся, когда становилось слишком трудно поддерживать хрупкое равновесие моей жизни. Не мира искал я здесь, а укрытия от тревог. За темными стенами, под высокими потолками церкви Святого Доминика не существовало никаких войн между гангстерскими бандами, от участия в которых вряд ли возможно было уклониться, не было никаких требований школы, которые необходимо было выполнять. Здесь были только мгновения тишины, на протяжении которых жизнь замирала и благосклонно позволяла мне уловить этот покой.

Я проскользнул в задний ряд и сел рядом с Анджело лицом к главному алтарю. Он погладил меня по колену и кивнул.

— У тебя хорошо получается, — сказал он. — Правда, я в этом мало разбираюсь.

— Здесь нет ничего трудного, — шепотом ответил я. — Любой, у кого нормально сгибаются шея и колени, справится не хуже меня.

— Я отправлю тебя на лето в Италию, — сообщил Анджело, глядя на большой деревянный крест, свисающий с потолка посреди церкви. — Как только у тебя закончатся занятия.

Я отвернулся от алтаря и взглянул ему в лицо.

— Почему? — спросил я, немного повысив голос. — Я не могу бросить тебя, когда…

Я не стал договаривать фразу, но Анджело сам завершил ее. Он говорил спокойно, но совершенно непререкаемо.

— Война закончится до наступления лета. Так или иначе. Но в любом случае ты поедешь в Италию.

— Я знаю, что от меня немного толка, — сказал я.

— Тебе предстоит побольше узнать о нашем образе жизни, — ответил он. — А тогда, возможно, толк будет. И даже серьезный.

Я откинулся на спинку скамейки и глубоко вздохнул. До меня дошло, что имел в виду Анджело. Меня посылали в Италию для дальнейшего углубления гангстерских познаний и мировоззрения. Даже тогда я понимал, что после того, как сяду в этот самолет, моя жизнь окончательно повернется в этом направлении и любые сомнения и аргументы против такого ее развития придется отбросить. Я слишком глубоко погружусь в эту жизнь, слишком сильно укоренюсь в этих нравах, чтобы можно было попытаться искать что–то другое. Мне предстояло сделать один, заключительный, шаг и заработать диплом о высшем криминальном образовании.

— Кто там будет меня учить? — спросил я, глядя на старуху, которая стояла на коленях перед статуей святого Антония и молилась, дергая головой.

— Ты будешь жить в одной семье на маленьком острове возле неаполитанского берега, — сказал Анджело. — Я вел с ними дела еще до Второй мировой войны. Они примут тебя как родного. А тебе нужно будет только прислушиваться к тому, что они будут говорить.

— Почему ты не хочешь поехать со мной?

— Потому что отпуска вредны для бизнеса. Но ты бу–дешь не один. Я пошлю с тобой Нико. Он будет приглядывать, чтобы ты не сбежал с первой же девчонкой, которая тебе подмигнет.

— А кто будет приглядывать за ним?

— Он уже достаточно взрослый и сможет сам о себе позаботиться, — ответил Анджело, чуть заметно пожав плечами.

Пока мы разговаривали, к нам подкрались теплые косые солнечные лучи, осветившие нас выше пояса и оставившие ноги в глубокой тени, такой же темной, как та, что царила в дальней части церкви, где ярко мерцали колеблющиеся огоньки свечей. Я смотрел на одетых в черное женщин, которые каждый день приходили сюда, чтобы шепотом молиться за умерших; нетрудно было заметить, что одежды полностью соответствовали их настроению. В главном алтаре молодой священник начал готовиться к последней дневной службе.

Анджело толкнул меня в бок и кивнул.

— Давай–ка выберемся отсюда, пока не пошли собирать деньги. Я за всю жизнь не подал им ни цента. Сейчас я уже не в том возрасте, чтобы менять привычки.

— Я давно хочу кое–что тебе сказать, только не могу сообразить, как это лучше сделать, — сказал я, стараясь не смотреть ему прямо в лицо. — Я уже, наверно, сотню раз проговаривал все это про себя, но, когда оказывался рядом с тобой, слова сразу куда–то исчезали.

— Может быть, тебе стоит сказать это Пудджу? В нем есть что–то такое, отчего людям легко с ним разговаривать. Со мной большинство народу предпочитает молчать. Наверно, потому, что всегда держусь именно так, а не иначе.

— Мне очень не хочется когда–нибудь сделать что–то такое, что разочаровало бы тебя, — сказал я, медленно, с трудом выдавливая из себя слова. — Я хочу, чтобы ты гордился мною и никогда не пожалел о том, что взял меня к себе в дом.