Читать книгу "Идишская цивилизация. Становление и упадок забытой нации - Пол Кривачек"

Александр II держал свое слово и поощрял участие евреев в промышленной, интеллектуальной и культурной жизни, в строительстве железных дорог, горной и текстильной промышленности, в юриспруденции, медицине, журналистике, литературе, живописи, скульптуре, музыке и вообще в искусстве. Евреи вскоре появились в высоких профессиональных кругах, и широко распространилась вера в то, что еврейская эмансипация возможна, хотя и путем отказа от своего прошлого, своего языка и своего более чем восьмисотлетнего идишского наследия. Во владениях царя была открыта сцена для еврейского Просвещения, Гаскалы.

Слова словно плети

«Еврейское Просвещение пришло в Польшу, – писал Ицхок Лейбуш Перец, один из великих деятелей идишского литературного обновления, – и после Варшавы Замосць [Замостье] стал самым естественным местом, где оно могло пустить корни».

Сегодня Замостье, занесенное в список центров мирового культурного наследия ЮНЕСКО, с виду выглядит совсем неподходящим местом для возрождения идишской литературы, потому что смотрится как бесспорно нееврейский, хотя и красивый город. Построенный в 1580-е годы итальянским архитектором Бернардо как образцовый город для местного магната Яна Замойского, он справедливо получил прозвище «польская Падуя». На изящной и широкой Рыночной площади стоит величественное бело-розовое итальянско-польское, ренессансно-готическое здание ратуши, несущее 52-метровую башню с часами; двойная каменная лестница ведет на торжественную платформу; вокруг, словно на параде, выстроились многоцветные дома с колоннами, принадлежавшие армянским купцам. В этом стиле построена и синагога в еврейском квартале с красно-сине-золотым интерьером. Можно сказать, что такой же величественной была и здешняя еврейская община, потому что это место молитвы было построено для приглашенных Замойским поселиться здесь евреев-сефардов – они считались высшим классом и не снижали ренессансного стиля Замостья. Позже, однако, к ним присоединились тысячи говоривших на идише, бежавших от казацкого восстания; многие из них умерли от голода в 1648 году во время длительной осады города немцами. Фамилия Переца (Pérez по-испански) указывает на его происхождение из сефардской общины.

Возможно, Просвещение вдохновлялось воздушной, элегантной атмосферой Замостья. Никакие хасидские цадики здесь не приветствовались. Согласно Перецу, «если в Замостье узнавали, что ребе отправился в путь, полиции давали указание поставить охрану у всех ворот, и община устанавливала рядом еврея, чтобы он стоял на страже. Когда появлялся фургон, его встречали словами: “Куды? Назад! Езжай обратно, откуда приехал”»[230].

Рабби Исраэль, обучавший математике Моше Мендельсона, происходил из Замостья. Как и врач Шлойме Эттингер, написавший тома баллад, эпиграмм, поэм и драм (ничто из этого не было опубликовано при его жизни). Яков Гельбер принял фамилию Эйхенбаум, чтобы получить разрешение на проживание, пока он переводил Евклида на иврит. Александр Цедербаум уехал из Замостья в Одессу, известную своим свободомыслием и отступничеством, и основал первый в России еженедельник на иврите «Защитник» («Ха-Мелиц»), а через два года – первое приложение к нему на идише «Голос вестника» («Кол мевассер»). Во времена Переца самым богатым человеком в городе был Авраам Люксембург; его большой дом выходил в окруженный стеной сад, в котором его юная дочь Роза, очень умная, но настолько некрасивая, что «боялась показаться на улице», сидела и целыми днями читала – но не религиозные книги. В возрасте 48 лет она была убита армейскими офицерами после ареста в Берлине за революционную деятельность и за основание Германской коммунистической партии.

Представим себе успешного адвоката Якова Переца, около 1870 года прогуливающегося по улице, теперь названной в его честь, – в коротком пиджаке, называвшемся тогда «берлинер» (в честь Моше Мендельсона), вместо длинного сюртука, какие носили евреи-ортодоксы. «В соответствии с духом Гаскалы, – писал Перец, – люди стали укорачивать свои пиджаки, делая их более современными». После долгого рабочего дня, в течение которого Перец давал юридические консультации клиентам и разбирал их дела, он возвращался домой, ужинал и посвящал остаток дня настоящему делу своей жизни. Он выпустил целый поток стихов на иврите и польском, песен, направленных против антисемитизма, и статей, содержащих острую критику и насмешки в адрес еврейских общественных институтов Замостья.

Будучи последователем Гаскалы, маскилом, Перец проявлял мало почтения к идишу. Как и другие маскилы, он верил, что иврит является единственным подходящим языком для еврейской литературы и что местный государственный язык (в его случае польский) подходит для других форм общения. Но это требовало совсем другого образования, чем то, что было обычно доступно для говоривших на идише в Польше. Поэтому он учредил школу для бедных детей и вечерние классы для рабочих, где во время, остававшееся после адвокатской и литературной деятельности, он пропагандировал, кроме всего прочего, идеи равенства, потому что местная еврейская община вскоре начала жаловаться властям на его «социалистические устремления». Через несколько лет школа была закрыта, а в 1889 году у него была отобрана лицензия на адвокатскую деятельность. Когда Перец пожаловался на это, министр только пожал плечами: «Что же, в России будет одним талантливым евреем-юристом меньше». Но то, что было потерей для тяжебщиков Замостья, стало приобретением для литературы. Перец переехал в Варшаву и устроился в статистическое бюро, что предполагало поездки по множеству деревень и провинциальным местечкам-штетлам, которые дали ему много материала для литературы.

Тут до него дошли слухи, что в Киеве некто по имени Шалом ищет участников для сборника произведений на идише под названием «Еврейская народная библиотека» («Ди идише фолксбиблиотек»). Не имея связи с ним и не испытывая симпатии к идишскому интеллектуальному миру, Перец тем не менее отчаянно нуждался как в деньгах, так и в читателях («Вот, я смотрю на пути нашего народа и пытаюсь писать для них рассказы на святом языке, но большинство их даже не знают этого языка. Их язык – идиш. И что за жизнь для писателя <…> если он не нужен своему народу?»[231]). Он послал письмо Шалому, ошибочно думая, что адресует его известному писателю предыдущего поколения Шалому Якову Абрамовичу, скрывавшемуся под псевдонимом Мойхер Сфорим, основателю современного идишского литературного движения. На самом деле адресатом оказался другой Шалом, богатый молодой издатель Шолем Рабинович, ставший знаменитым под псевдонимом Шолом-Алейхем.

Эти трое, Шалом Абрамович (1836–1917), Ицхок Лейбуш Перец (1852–1915) и Шолом-Алейхем (1859–1916), лидеры обновления идишской литературы в XIX веке, имели между собой много общего. Все они получили традиционное еврейское образование (Тора и Талмуд). Все попали под обаяние еврейского Просвещения и задались целью пропагандировать его ценности среди тех, кого они считали невежественными, отягощенными бедностью идишскими массами, пребывавшими в рабстве ешив и дворов цадиков. Но как общаться с ними? Очень немногие могли понимать утонченную ивритскую прозу и поэзию, которые просветители некогда жаждали сделать обычным литературным языком евреев. Слишком немногие могли понимать польский или русский языки своих нееврейских соседей.