Читать книгу "Генерал-фельдмаршал Голицын - Станислав Десятсков"

— Лучше сдаться гарнизону Полтавы, там, по крайней мере, солдаты слушают своих офицеров! — решил Пипер и оглянулся: где же Клинкострем? Но тайный королевский посланец уже исчез — он не любил участвовать в капитуляциях. А через несколько минут перед героическим комендантом Полтавы полковником Келиным появились несколько штатских. Первый из них отрекомендовался через переводчика канцлером Швеции, графом Пипером. И первое, что услышал Келин от главы шведского правительства, было чистосердечное признание:

— В одной из фур в нашем лагере, герр комендант, лежит походная казна короля, миллионы рейхсталеров, собранных нами в Саксонии. Боюсь, как бы не разграбили! — Даже в плену граф Пипер оставался прилежным бухгалтером.

* * *

Хотя две левые колонны шведов были разгромлены и сам шведский лагерь находился уже в руках русских, главная схватка еще предстояла. Петр более всего опасался, что король, завидя многочисленность русских войск, не примет боя и завернет свою армию за Днепр. А там шведы смогут соединиться с королем Станиславом и корпусом Крассау, и снова начнется польская чехарда, в то самое время, когда на южных рубежах назревает война со всей Османской империей.

Вот отчего при построении выведенных из лагеря войск Петр, увидев, что русская линия намного длиннее шведской, немедля приказал отослать шесть драгунских полков Волконского к Решетиловке для коммуникации со стоящими там казаками гетмана Скоропадского.

Борис Петрович, важный, дородный, с Андреевской лентой через плечо, сердито засопел, услышав это распоряжение. Под Полтавой, конечно, не Шереметев, а сам государь вел войска, но ведь по царскому повелению командующим именовался он, фельдмаршал, и случись конфузил — ему первый стыд и позор! Вот отчего Шереметев, обычно не оспаривающий царские приказы, на сей раз возразил твердо:

— Государь, девять батальонов пехоты мы оставили в лагере, пять батальонов Ренцеля отослали к Полтаве, казаков Скоропадского держим у Решетиловки, а сейчас еще шесть драгунских полков выводим из баталии?! Негоже то, государь, негоже! — бубнил фельдмаршал с тем завидным упорством, коим издавна славился род Шереметевых. Говорили, что один из Шереметевых при Иване Грозном двадцать пять лет просидел в ханской темнице в городе мертвых Чуфут-Кале, ноне уронил свое посольское достоинство, не дал крымскому хану выкуп. Едино, о чем попросил стражу — переменить темницу, чтобы окна смотрели на север, на далекую Россию. Так что словечко «негоже» у Бориса Петровича звучало куда как весомо. Но и у Петра была уже счастливая вера, что судьба к нему сегодня милостива и виктория не за горами. Он ясно видел скорую победу и не боялся почитай наполовину разгромленного неприятеля.

— Борис Петрович! Да неужто не побьем шведа равным числом?! — отмел он укоры фельдмаршала.

Петра в этот день преисполняло ощущение той крепости и радостной мужской силы и отваги, которые в тридцать семь лет не похожи ни на мальчишеское «море по колено», ни на лисьи стратегические хитрости, поскольку в разгар мужского лета с силой соседствует глазомер, с отвагой — мудрость!

И потому не стал он слушать и поддержавшего фельдмаршала Репнина, жаждавшего усилить русскую линию.

— Эх, Аникита Иванович, Аникита Иванович! — Петр покачал головой. — Да не атаки шведской я боюсь, а их ретирады. Уйдут за Днепр, бегай за ними потом по Польше, меси киселя! — И приказал твердо: — Немедля отвести драгун Волконского к Решетиловке!

В подзорную трубу хорошо был виден шведский Муравейник у Будищенского леса, где шведы заново перестраивали свои ряды.

Можно было бы сейчас двинуться в атаку, но король, завидев наступление русских, мог просто начать ретираду, прикрывшись сильным арьергардом. И тогда бегай за ним и навязывай сам генеральную баталию. Нет, лучше снова проявить выдержку и подождать, пока по своей горячности король не утерпит и сам двинется против русских.

Петр опустил подзорную трубу и помчался вдоль строя армии. Останавливаясь у каждого полка, царь обращался одинаково и к офицерам и к солдатам. Для него все они были воины, которые грудью заслоняли Муравский шлях на Москву от шведов, татар и турецких янычар, которые не то что разорят, но и вытопчут всю Россию.

До Петра не было такого, чтобы московские цари обращались с призывом к строю своих войск, и Петр I и здесь был первопроходцем.

— Воины! — гремел голос Петра перед полками. — Вот пришел час, который решит судьбу Отечества! Итак, не должны вы помышлять, что сражаетесь за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за Отечество! А о Петре ведайте, — здесь, как отметил Михайло Голицын, стоящий перед фронтом своих войск, голос у государя поднялся и дрогнул, — что ему жизнь не дорога, только бы жила Россия в блаженстве и славе для блага вашего!

«Ура!» — крикнул князь Михайло. «Ура!» — дружно поддержали его семеновцы. А затем нарастающий этан крик прокатился по всем полкам: кричали новгородцы, бутырцы, ростовцы, Московский полк. Солдаты кричали весело и дружно, даже не потому, что до всех долетели слова Петра (многие, особенно стоящие во второй линии, удаленной от первой на ружейный выстрел, и не слышали его речи), но кричали уже потому, что видели: сам царь участвует в сражении, и это внушало крепкую веру в неминуемую викторию.

Эти дружные громкие приветствия, в свой черед, говорили Петру и его генералам, что солдаты в сей решающий час будут стоять стеной, а не побегут зайцами перед шведом, как это случалось с дивизиями Трубецкого и Головин на под первой Нарвой.

— А у Каролуса-то не хватило сил построить полки в две линии, государь! — Борис Петрович опустил подзорную трубу и облегченно улыбнулся. — Выходит, у шведов пехоты вдвое меньше, чем у нас. Русские-то полки построены в две линии — один батальон в затылок другому.

Действительно, Карлу и Реншильду для того, чтобы сравнять по фронту свою пехоту с русской, пришлось вытянуть свои полки в одну тонкую линию. Только в одном месте два полка шведов стояли друг за другом. И Петр, в свой черед осматривая неприятельские полки в подзорную трубу, сразу отметил исключение из правила.

— Чаю, нацелил швед свой кулак на наш сермяжный полк! — сказал он озабоченно.

— Вот и нарвется на ветеранов-новгородцев! — весело отозвался присутствовавший на том совете Голицын.

— Ветераны-то ветеранами, но ежели навалится швед двойной силою — может здесь и фронт прорвать! — ответил Петр и решил про себя: надобно в баталии самому приглядывать за атакой.

И в этот момент князь Михайло, снова взглянувший в сторону неприятеля, воскликнул:

— Государь, пошел швед в атаку!

Петр и Шереметев вскинули свои подзорные трубы и ясно увидели, как заколыхалась и двинулась вперед синяя волна шведской пехоты. На флангах, сдерживая пока коней, подравнивая фронт с пехотой, шли, поблескивая сталью кирас, шведские рейтары.

Шведы шли ровно, уверенно, и у Бориса Петровича тревожно екнуло сердце: что в том, что у него вдвое боле пехоты — под первой Нарвой у русских было ее боле в три раза, а все одно — вышла конфузил! Да что Нарва! Еще и года не минуло, как шведы под Головчином растрепали дивизию Репнина, можно сказать, на глазах всей русской армии.