Читать книгу "Завидное чувство Веры Стениной - Анна Матвеева"

— «Мальчика» я перекрашу, — обещал Боря, — можешь не волноваться. А может, и таким оставлю — сильный, кстати, ход. Жертва попытки изнасилования в культурной столице России. Если честно, я польщён, что моя работа вызвала у этого бедняги такой приступ желания. Это ответ на вечный вопрос искусства — как добиться того, чтобы картина стала живой по-настоящему…

— Ответы репетируешь? — съязвила Вера, потому что Боря и вправду вёл себя, как на интервью: впадал в транс от звуков своего голоса. — А я ведь ещё ни о чём тебя не спросила.

— Да все вокруг спрашивают одно и то же, — пожаловался Боря. — Правда ли мне нравятся мальчики, и нельзя ли получить в подарок картинку.

— И так понятно, что нравятся.

Официантка принесла какие-то богатые салаты — Вера, взглянув на них, подумала: а мой ребёнок сейчас ест сосиски… Впрочем, дети всегда рады сосискам! Сама Вера не могла проглотить ни кусочка, зато с удовольствием выпила вечернюю чашку кофе.

Боря, приобидевшись, молча разглядывал Стенину. Он выглядел несколько лучше, чем на поздних автопортретах — тюфячных усов уже не было, а возраст добавил ему основательности. Невозможно поверить, что однажды они лежали рядом совершенно голыми.

— А ты что, часто даришь картинки? — спросила Вера.

— Чаще, чем надо, — ответил Боря.

— Подаришь ту, где мы вместе?

— Не, старуха, — рассмеялся художник, — эта работа мне давно не принадлежит. Для выставки взяли, из частной коллекции.

— А кто владелец? — удивилась Вера. Надо же — какой-то человек ежедневно ходит мимо её лица — и привык считать его своей собственностью.

— Да почём я знаю? — сердито сказал Боря. Ему хотелось говорить не о давно минувшем творческом этапе, а о мальчиках, которые целиком занимали его в последнее время и как художника, и как человека. — Агент продажей занимался.

— У тебя есть агент?

— Конечно. Слушай, Вер, я тороплюсь. Рад был повидаться, насчёт молока — не переживай. Это мне только на пользу.

Он выскочил из ресторана, буквально на лету оплатив счёт. Вера попросила официантку упаковать несъеденный салат и ещё какие-то щедро заказанные Борей разносолы. Пока девушка выполняла просьбу, Стенина догадалась: Боря сидел бы с ней ещё и сидел — хоть до утра, если бы она смогла чуточку покривить душой и похвалить его работы. Человек без кожи, как все художники, Боря хотел слушать одни восторги — а если критику, так только пустячную, не всерьёз.

Но у Веры было плохо с криводушием — её душа могла передвигаться лишь по прямой, как пешка. Боря был талантлив, только дар его оказался ущербным, ядовитым — ни за что не хотела бы Стенина видеть каждый день перед собой его мальчиков… Другое дело — «Автопортрет с Верой и шахматами»… Надо же, частная коллекция! Веру всегда волновали эти слова — слыша их, она представляла себе не сарматовские «точки», а замок, апартаменты или ещё что-нибудь роскошное, где на стенах запросто висят вандейки и ренуары, боттичелли и мемлинги. Над камином — Эль Греко, справа и слева по Рембрандту, а над комодом — «Белые розы» Ван Гога, написанные им за два месяца до смерти и, в отличие от подсолнухов, незасмотренные.

Сумасшедший выдался денёк — и бездонный, как пакет молока. Экспертизы, музеи, ценные конверты… О боже, конверты! Вера сунула руку в сумку (как Грека в реку) — и достала намокший пакет.

Глава тридцать четвёртая

На каких широтах мы наконец поймём, что оказались в плену неистовства символов; мы жертвы демона аналогии, мы распознаём это по нашим последним действиям, по необычным, специфическим склонностям.

Андре Бретон

Какая-то красноволосая дама, не глядя на Стенину, прошествовала в сторону кабинок. Уединилась — и так яростно зажурчала, как будто включила там до отказа кран с водой. Вера достала из сумки расчёску и помаду — причесалась, насколько позволила повязка, подкрасила бледные губы.

Дверь хлопнула, и дама появилась рядом в зеркале. Веснушчатая, перепелесая…

— Вместе в зеркало смотреться нельзя, а то влюбитесь в одного парня, — могла бы сказать Тонечка Зотова из детского сада.

— Вера?.. — спросила женщина в зеркале, и Вера, тоже глядя почему-то в зеркало — можно ведь и напрямую! — созналась, что это она. И тут же вспомнила детскую присказку — в ответ на оскорбление «Дура!» надо быстро выкрикнуть: «Это ты, а я кто?» Подобный обмен любезностями мог длиться бесконечно, но только в детстве. Взрослая Вера натужно улыбалась (родить можно от такой улыбки!) и, глядя на перепелесую женщину, лихорадочно думала: «Это я, а ты кто?» Перебирала в памяти имена и фамилии, случаи и ситуации — и не находила ничего подходящего. Когда ищешь нужный документ, под руку вечно лезут аттестаты о среднем образовании или давным-давно устаревшие страховые полисы («полюса», говорила старшая Стенина). Вот и здесь так: вспомнилось чуть ли не семь колен своих знакомых, но никто нужный не всплыл.

— Лена, — подсказала красноволосая. Вот спасибо! Елен в поколении Стениной — не меньше, чем сейчас Анастасий. Верин Свердловск был самым настоящим Ленинградом, и, услышав от учителя: «Лена», поворачивалось не меньше пяти девичьих головок в каждом классе. Сейчас мучаются бедняжки Анастасии — как в том анекдоте: у вас кто родился, сын или Настя?

«Ну, назови фамилию, не мучай», — мысленно взмолилась Вера Стенина, и красноволосая откликнулась:

— Я раньше была замужем за Славой.

(«Замужем за славой» — звучит ещё лучше, чем «Женился на удаче».)

Ах, вот какая это, оказывается, Лена! Та самая жена Славяна, заморённая мать семейства — помнится, Вера так ни разу и не решилась взглянуть ей в глаза. Однажды Копипаста рассказывала о какой-то своей однокурснице — девушка поделилась с подругами своими постельными предпочтениями, и так грубо, телесно прозвучали от неё эти подробности, что все тут же, с маху, запомнили их на долгие годы. Когда та девушка стала известной на всю округу телеведущей, подруги каждый раз тыкали в экран пальцем и в сотый раз сообщали всем окружающим, что «Ирка любит раком». Надо бы принять их скопом в «Общество Добрых Красавиц».

Вот так и эта несчастная Лена была связана в памяти Веры с давнишней фразой Сарматова — ведь первое, что он сообщил о жене Славяна, была её прискорбная фригидность. А ведь чья бы, как говорится, корова, — думала теперь Стенина, по-прежнему отчаянно улыбаясь.

Лена сполоснула руки под краном и взбила влажными пальцами свою гриву. Это была, честное слово, совсем другая женщина — почти не напоминавшая прежде арендовавшую тело домохозяйку. На ногах её были ярко-красные сапоги, на которые отважилась бы не всякая юная девушка, а под шубкой дышало что-то шёлковое.

— Меня почему-то никто в последнее время не узнаёт, — самодовольно сказала Лена. Она явно ожидала комплимента — как сдачи с крупной купюры, но Стенина скорчила недоумённую гримасу, которая ей обычно удавалась.

— Мы же виделись с тобой пару раз, да? — уточнила Вера. — Странно, что ты вообще меня запомнила.