Читать книгу "Все схвачено - Дуровъ"

Есть, как Легата жизнь обучила, такой жанр в литературе: стихотворение «по случаю»…

Да все может быть, но эти стихи он знает! К гадалке не ходи!

«Что только двум человекам в мире она дана… от дьявола или Бога – не наш резон!.. И нету осени, лета, зимы – лишь одна весна… один сезон, Ваша Милость, – каков сезон!..»

Сукой быть, его слова! «Ваша Милость» – это его любимое обращение к женщинам вообще и к жене в частности!.. Но когда он это написал?..

«И нет ни злобы, ни горечи, ни тоски… а слезы и ссоры – давно забытый пустяк!.. И жить нам долго и ладно – до той доски… за коей нам, Ваша Милость, грехи простят…»

Проигрыш с фонограммы – отлично сработанной, кстати! – и повтор последнего куплета. Или все-таки строфы?

Все-таки строфы, решил Легат. Он практически вспомнил, когда он написал этот текст. Года полтора назад, и текст наверняка есть в его домашнем компе в папке «Версификации». Она, конечно, разбухла за минувшие годы – с тех внезапных пор, когда он подсел на… как бы помягче… на стихосложение или версифицирование, что, по уверению толковых словарей, одно и то же. Но Легат считал, что понятие «стихи» обязывает. Стихи – это высокий полет, не подвластный разуму, а версификации – тяжелое научное слово, смысл которого не знает каждый второй житель Страны. А может, и каждый первый…

Ладно, опознал, оценил, но два вопроса остались. Хотя связанные друг с другом. Первый: кому он их подарил? Второй: каким образом Оса их заполучила? Или больше подходит жаргонное: надыбала, поскольку имеет место явное нарушение авторских прав. Прав – в смысле: кому подарил, тот и храни, а на сторону не отдавай. Но если начать возбухать, то и в другом прав – в смысле отчислений автору текста гонорара за каждое исполнение…

Последнее – не считать. Так, автоматически в голову пришло. Профессия…

А два вышеназванных вопроса он задаст Осе.

Он оторвался от кулисы и пошел за сцену. И сразу карта правильная легла: наткнулся на бегущую куда-то директрису Осы, которую смутно помнил, по каким-то никому не нужным совещаниям. Помнить-то помнил, но не помнил, что она – директриса, а почтенная дама мгновенно узнала Начальника, резко затормозила – куда спешила-то? – и тоже запела:

– Ой, господин Легат, вы на концерте были? А почему ж ваша помощница не позвонила заранее? Где вы сидели? Неужели по билету?..

– Я мимоходом по делу, – прервал поток слов Легат. – Где Оса?

– Она только прошла в гримерку. Я сейчас добегу, обрадую, что вы здесь, только не уходите, я сейчас… – и уже рванула, но – назад.

– Стоп! – тихо, но внятно сказал Легат. – Я. Жду. Ее. В баре за сценой. Больше никому ни слова. Ясно?

– Ясно, – подтвердила директриса и понеслась в гримерку.

А Легат прошел в бар, где отоваривались артисты и их персонал, заказал рюмку говенного коньяка – понту, блин, в этом «Спортивном» на миллион, а коньяк отечественный, не отравиться бы и не помереть! Не семидесятые ж годы, когда коньяк из чего ни попадя не гнали… Бокал, что забавно, был правильный – коньячный. Сел за столик, пригубил ужаса – а что? – и ужас пить можно… – и стал терпеливо ждать.

Помимо рассказа о встречах с Гумбольдтом – всего две их было в той Столице? – имелся дополнительный вопрос к Осе о тексте песни. Точнее – о стихах Легата: он уже уверен был в своем авторстве на все сто.

Оса появилась, когда он домучил коньяк.

Она была красивой, элегантной, усталой, но ничуть явлению Легата не удивленной. Села напротив, подбородок рукой подперла, уставилась на пришлеца черными глазами, спросила:

– И что?

– Мы здесь будем говорить? – полюбопытствовал Легат.

– Нет, конечно. Вы меня куда-нибудь отвезете и покормите. Я с утра ничего не ела.

– То-то и оно, – удовлетворенно согласился Легат. – Поехали, если вы готовы.

И поехали они на его казенном авто в тихий и почти всегда полупустой ресторан «Побережье», расположенный у набережной Реки у моста – неподалеку от Южного вокзала. Кухня там была хорошей и не без фантазии, Легата знали и относились с пиететом, девочка играла на арфе негромко и нечасто, тихому конфиденциальному разговору ничего не мешало.

Начали с устриц, поскольку месяц для них был подходящий – буква «р» в названии месяца отсутствовала, да и Оса захотела. Легат устриц не любил, потому что едой не считал. Еда – это когда жуют и ощущают вкус, а не только послевкусие. А устрица – раз! – и в желудке. И послевкусие неясное и зыбкое. Но кобениться Легат не стал. Не жрать сюда пришел.

Вино сомелье предложил на выбор, зная вкус и пристрастия Легата. Легат решил гулять и выбрал едва ли не лучшую марку вина, изготовленного в Центральной части Страны Сапога, да еще и урожая девяносто девятого, вина шелковистого, с сильным и долгим вкусом. Стоило оно немерено, куда дороже, чем в Стране-Сапоге, но и встреча с Осой того стоила.

Легат вино продегустировал, одобрил, сомелье разлил его по бокалам, пожелал приятно аппетита и стерся. А Легат бокал поднял и предложил:

– За тех, кого мы любим вопреки здравому смыслу.

И попал.

– Хороший тост, – согласилась Оса. – Только ведь и любовь – она всегда вопреки. Я никогда не умела понять тех, кто любит потому что…

Свели бокалы, сделали по глотку.

Оса за устриц принялась.

А Легат начал говорить. Он говорил о том, как нашел Гумбольдта, кто его к Гумбольдту привез, как Гумбольдт себя ощущает там и что собирается делать. Он не скрыл и легкой ссоры, которая случилась на исходе встречи. Он рассказал и о Джуниоре. И о своем возвращении к Гумбольдту, то есть о второй – совсем краткой! – встрече. Оса слушала, не встревая в рассказ, ела устриц и съела всех.

Поняла, воскликнула:

– Ой, а я все сожрала, как акула. А как же вы теперь?

Он засмеялся. Оса действительно забавно распереживалась.

– Я их не люблю и не понимаю. У меня впереди хорошее мясо, я везде ем то, что проверено не раз… Давайте поднимем тост за то, чтобы наша жизнь была бы чуть понятнее нам, чтобы мы не слишком часто ждали от нее пакостей, а уж коли без них – никак, то пусть их будет поменьше.

Опять чокнулись, опять пригубили.

Возникло время поговорить – до явления main course, иначе – главного блюда.

– По-вашему, он не вернется? – спросила Оса.

– По-моему – нет. Да и по его – тоже. Видимо, он – фанатик той идеи, которую он сам счел правильной. Это – спасение Джуниора от судьбы, которую прожил сам Гумбольдт. Вопрос: а возможно ли вообще влияние на Гумбольдта? Джуниор – это же он сам…

Оса молчала, слушала арфу. Легат с ответом не торопил.

– Плохо представляю, чтобы кто-то мог повлиять на его решение. – Она начала медленно, почему-то глядя в сторону и в пол. – Кроме него самого. Но и на его характер повлиять – тоже проблемно. Это я о Гумбольдте. Я росла в семье, где мой старший брат связался с не самой умной, хотя, может, с весьма агрессивной компанией, его арестовали, судили, посадили… Вы сами все знаете. А потом я выросла, он вернулся. Я училась петь, он где-то, не помню, работал, работу менял часто, куда-то надолго пропал, жизнь нас разводила, разводила, почти развела… Потом опять свела. Я уже вовсю гастролировала.