Читать книгу "Сибирская жуть - Андрей Буровский"

– Не любят. Надеюсь, нам это не помешает.

– Я тоже надеюсь.

И с этими словами мы зашагали по тропинке. Но «что-то» никуда не исчезало. Напряжение, острое чувство, что кто-то еще здесь присутствует, мерзкое ощущение пристального взгляда в спину – весь набор такого рода впечатлений, – все это нарастало по мере того, как день клонился к вечеру. Пили чай, пока не погасла заря, не выкатилась полная луна, не зазолотила и высокую траву, и тополево-ивовые заросли в пойме Дружинихи, и березки на склоне холма. Здесь было низко, на этом пойменном влажном лугу, и не видно полей за дорогой, и дальнего соснового леска. Но стоило пройти несколько шагов, и вот они – призрачные в свете луны, серебристо-золотистые, летучие дали, вплоть до холмов за Енисеем. Но лунный свет нес нам не активизацию романтических эмоций, а новый приступ напряжения.

Даже целоваться было страшно: ведь пока ты отвлекаешься, не названное нечто может придвинуться ближе, и ты не заметишь его вовремя… Приходилось судорожно оглядываться, занимать такое положение, чтобы видеть и заросли вдоль дороги, и лесок на склоне и в пойме. Не помню, когда это занятие доставило мне меньше удовольствия.

– Я пока принесу воды в чайнике… постели пока, ладно?

– Ты быстро?

Вот после этих слов я окончательно понял, что дело по-настоящему плохо. Потому что Ирина – дочь геолога и сама биолог, разменявший не один десяток полей.

Находиться в природе она приучена буквально с детства. При всей своей эмоциональности и впечатлительности Ира превосходно приспособлена к экспедиционной жизни, и уж, конечно, никак не могла струсить от того, что мы одни на этом лугу, возле речки. Остаться одной среди ночи для нее было совершенно то же самое, что в городской квартире.

«Значит, действует не только на меня», – уныло подумал я, полный самых невеселых предчувствий по поводу начавшейся ночи. К речке вела тропинка; доведя до конца луга, она спускалась, резво ныряла в гущу ив и тополей, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы войти в угольно-черную тень. Не в добрый час я вспомнил, как Алладин должен был идти в подземелье мимо чудовищ, и эти воспоминания особенно «вдохновляли» меня, пока я, оскользаясь на глинистой тропинке, топал к реке. И едва повернул с полным чайником (плеск воды открывал, где я нахожусь, и напряжение все возрастало), как от палатки донеслось:

– Андрей!

С топотом взлетаю на откос, чувствуя огромное облегчение, – на лугу в сто раз лучше, чем в пойме реки, среди деревьев и резких теней. Ирина вцепляется в меня, глаза расширены, не сразу может проглотить комок, заговорить.

– Что случилось?! – Ничего не случилось… Все в порядке… – Ты не помнишь, где спички? – А спички зачем? – Костер же гаснет… – Так давай подложим в костер дров! – Да… И правда… Какая простая мысль – давай подложим в костер дров! Вот посмотри, как я устроилась в палатке.

В палатке и правда все по уму: хорошо организованное ложе, ненавязчиво положена лопата, чтобы можно было сразу взяться… В общем, без меня вовсе не случилось ничего, никаких неприятных вещей. Как нетрудно понять, Ирине просто было одной очень страшно.

Не буду приводить подробностей, на которые кто-то, может быть, и надеется. Это – в серии «бабский роман». Я же скажу с предельной лапидарностью: занятия любовью не доставили мне особенного удовольствия. Ирине, видимо, тоже, потому что у нее начался приступ совершенно ненавистного мне настроения.

Дело в том, что когда-то, во времена поистине допотопные, девятнадцатилетнюю Ирину развратил некий дяденька, притом лет уже тогда весьма преклонных… Назовем его условно: Славик. После того, как Ирина раза два молитвенным голосом исполнила хвалебный молебен выдающимся качествам Славика, я немного навел о нем справки, и выяснил – был Славик совершенно исключительный говнюк. А если он и остался в судьбе Ирины неким лучезарным элементом, то только по одной причине: Ира сама приложила все усилия, чтобы после Славика у нее не было бы ничего путнего. Возведя храм своему кумиру, она активнейшим образом калечила и разрушала все, что могло затмить сияние образа Славика. Уже исполнения хвалы этому полудурку хватало многим мужикам; я ведь еще молча выслушивал часовые панегирики этому сокровищу и ни разу не перебил Ирину… А бывали люди куда менее терпеливые, и их очень непросто осуждать.

На этот раз Ирина принялась вслух выяснять, как замечательно защитил бы ее Славик и как я на это не способен. Стиснув зубы, я уже почти заснул под аккомпанемент вскрикиваний и причитаний, но тут раздались новые звуки: к палатке кто-то подходил. Кто-то, трудно разобрать, четвероногий или двуногий, шел прямо через траву на лугу, под большим углом к тропинке. Наверное, этот «кто-то» сошел с дороги от Берегтаскино на луг, продравшись сквозь придорожный кустарник, и теперь ломился прямо к нам.

Ирина, слава Богу, все же заткнулась и смотрела в упор на меня; откровенный страх плескался в глазах. Разрываясь между чувством долга и острым желанием сказать что-то в духе: «Вот и вали теперь к Славику», я некоторое время прислушивался к звукам. Шаги стихли в метре – от силы в двух от палатки. И опять шаги! Явственный звук раздвигаемых кустов, такой же ясный звук шагов по росистому лугу, по высокой и мокрой траве. Теперь слышно было, что идет четвероногий. Может быть, это корова?!

С чувством невероятного облегчения вскочил, натянул сапоги, взял на всякий случай в руки нож (нельзя же невооруженным…). Напряженно сопя, Ирина пыталась вцепиться мне в руку. Я сбросил руку («Славика, Славика спасай; от коров его и спасай»), вышел из в палатки. На лугу не было никого. Никто не стоял возле палатки. Более того – не было ни малейшего признака, чтобы кто-то проходил по лугу. Я обогнул палатку, присел примерно там, где слышал звук. Выпала роса, и каждая капля росы отражала луну, полыхая, как бриллиантовое колье. Везде было одинаково много росы; никто не приминал травы, не стряхивал с нее росу.

Наверное, я представлял довольно нелепое зрелище – луна, росистый луг, высокотравье, и посреди луга стоит голый дядька в сапогах и с большущим тесаком в правой руке.

Я обошел вокруг палатки; нет, никого здесь не было в помине! Ложиться? А что, если кто-то еще будет? Кратко рассказал, что делается на лугу; Ирина растирала меня полотенцем, всячески ласкалась – извинялась. После холода, выпавшей на кожу росы сразу страшно захотелось спать.

…Не сразу я сообразил, что музыка мне вовсе и не снится. Я действительно слышал какую-то странную, зудящую музыку. Вроде бы только что музыка была далеко, на пределе слышимости; а вот раз – и она зазвучала так, словно музыканты расселись на дороге метрах в трехстах от нас в сторону Берегтаскиной. Я начал прислушиваться, еще не уверенный, что мне это все не мерещится, но Ира тоже повернула голову.

Минут пятнадцать, не меньше, мы слушали этот концерт. Сначала все играли это зудящее, повторяющееся, вызывавшее смутную ассоциацию с Центральной Азией, со Средней Азией, с минаретами, барханами и караванами. Потом звучал как будто Бах. Потом что-то танцевальное, но в стиле строгого танго. Потом надрывалась балканско-еврейская скрипочка, от которой ноги сами пошли в пляс. В общем, это был совершенно удивительный и уж, конечно, очень разный концерт, в котором соединились самые несоединимые вещи.