Читать книгу "Гражданин тьмы - Анатолий Афанасьев"

- Почему?

- У них свои представления о бизнесе. Заказ сделан, гонорар объявлен. Соглашение подписано. По их правилам, они обязаны его выполнить даже в случае смерти заказчика. И получить деньги. А тут выходит, сегодня одно, завтра другое. Они не поймут и неизвестно, как воспримут. Публика непредсказуемая.

- Ты в своем уме, генерал?

- Надеюсь, Гай Карлович.

- Мне кажется, нет. По-твоему, я должен вдумываться в сложности бандитских взаимоотношений?

- Я так не сказал. Просто ответил на ваш вопрос. Ганюшкин с трудом подавил раздражение.

- Все, Борис. Выполняй как ведено. Парня брать живым - но позже.

- Слушаюсь, босс.

В последних словах Ганюшкин все же уловил оттенок издевки, но решил, что ослышался.

Чудесный мир открылся ему на хосписном дворе. Зеленый парк, окаймленный красным кирпичным забором, терялся в прозрачно-голубом небесном сиянии. Символично возвышались с двух сторон сторожевые пулеметные вышки. Живописными группками и поодиночке прогуливались больные в разноцветных комбинезонах. Впрочем, какие там больные? Счастливые обитатели созданного его усилиями райского уголка. Все вокруг было поразительно упорядоченным, выпуклым, умиротворенным - волейболисты, азартно принимающие подачи без мяча, шахматисты, склонившиеся над досками без фигур, сладостные женские повизгивания, доносящиеся из кустов, хриплый лай овчарок, - все натуральное, из плоти и крови, и одновременно призрачное, иллюзорное, рукотворное. А как еще может выглядеть сказка, превращенная в быль?

По дальней аллее пробежал двойник Толяна Чубайса, кого-то, как обычно, преследовал, озорник. На сердце у Ганюшкина потеплело. Вот одна из безусловных удач психотропного эксперимента. Одухотворенный, ведающий лишь одну страсть, хотя и в пародийном преломлении, - абсолютно тождественная копия. На двойника поступило несколько заявок, некий магнат из Оклахомы готов выложить аж полтора миллиона, но Ганюшкин скрепя сердце отказался от выгодной сделки. С улыбкой много раз представлял физиономию оригинала, когда презентует ему живую игрушку, что собирался приурочить к ближайшим именинам великого реформатора.

Ганюшкин спустился с крыльца, направляясь к беседке, где приметил пышную шевелюру писателя Курицына, с которым его связывали приятельские отношения. В хосписе у знаменитого классика была особая роль: он не относился ни к персоналу, ни к пациентам, напрямую не участвовал ни в одной лечебной программе, получая деньги лишь за то, что присутствовал. Можно сказать, Ганюшкин арендовал его в долгосрочное пользование при обоюдном согласии.

Как-то на светском рауте в Доме кино, где Курицын выступил с блестящей обвинительной речью, доказав как дважды два, что вся советская эпоха была порождением сатаны, Ганюшкину удалось за рюмкой водки соблазнить мыслителя описанием земного рая, устроенного в живописном уголке Подмосковья. Сперва Курицын отнесся к идее с недоверием, бубня, что не верит и в небесные кущи, а не токмо в их земное воплощение, тем более опоганенное коммунистами, но когда магнат предложил месячное содержание в размере пяти тысяч баксов, с радостью согласился на роль летописца, оговорил единственным условием, что в хосписе будет пользоваться личным сортиром. Каприз тщеславия впоследствии обернулся для Ганюшкина множеством поучительных минут. Общаясь с писателем, лишний раз убеждался, как правы западные исследователи, доказывающие, что вся целиком россияния является тормозом на пути прогресса и цивилизованный мир не может чувствовать себя в безопасности, пока она не будет уничтожена.

Книги писателя, известные по всему миру, дышали патологической ненавистью к прошлому и будущему этой страны, где за последнее столетие не произошло ни одного события, достойного положительного упоминания; населяли ее и управляли ею исключительно маньяки, садисты, дуроплясы, фашисты, коммунисты, дегенераты и казнокрады. Трудно представить, чтобы нашлось еще место на планете, где какой-нибудь художник с такой утробной яростью отказывал собственному народу даже в принадлежности к человеческому сообществу, но при этом, забавная деталь, благосклонно принимая от него все мыслимые и немыслимые почести и награды.

Аборигены с детской непосредственностью и ликованием воспринимали жуткую правду о себе, что свидетельствовало о необратимом распаде национального организма. Ганюшкин не строил иллюзий: россияне обречены на вымирание, и построй он хоть сотни подобных хосписов, все равно это будет выглядеть жалкой попыткой продления агонии. Это его не смущало. Чем гуще тьма, тем ярче светит в ней последний огонек.

Писатель Курицын, заметив магната, выбежал из беседки и, как заведено у творческой интеллигенции, бухнулся на колени, ловя губами хозяйскую руку. При этом блудливо прятал глаза. Ганюшкин помог ему подняться, привычно попеняв:

- Ну зачем же так, голубчик Олег Яковлевич? Сколько раз просил... Что за пустой восточный ритуал? Поверьте, я вижу в вас друга, никак не слугу.

Писатель счастливо заухал:

- Как же, как же. Гай Карлович... Мы понимаем. Насчет себя позволю напомнить: никогда писатель Курицын не склонял головы перед сильными мира сего. Большевикам, не к ночи будут помянуты, резал правду-матку в глаза, за что претерпел немало страданий. Но не могу не выразить восхищения вашими деяниям. Как же иначе, как же иначе? Не безродные же мы псы, не почитающие мать и отца. Потому и трепещу, видя перед собой человека, сподобленного Господом к всеединому благу страждущих и усмиренных. Позвольте прикоснуться губами...

- Полно, полно. - С брезгливостью Ганюшкин отстранялся от мокрых лобызаний, ведя старика обратно в беседку, но восторг знаменитого мыслителя был приятен, хотя он прекрасно знал ему цену. Пять тысяч в месяц - и получите с доставкой на дом.

Уселись в затишке, и Ганюшкин угостил писателя дорогой сигаретой. Тот не курил, но отказаться не посмел, задымил, закашлялся, виновато косясь на благодетеля. Ганюшкин полулежал в плетеном кресле, вытянув ноги за порог. Наступила благостная минута полного душевного расслабления, ради которой он сюда тянулся. Божество вернулось домой. Особую, пряную; остроту этой минуте придавало то, что обитатели хосписа - безымянные и всемирно известные, старые и молодые, перевоплощенные и сохранившие частицу рассудка - не понимали, не чувствовали, кто наблюдает за ними с доброй, отеческой улыбкой. Пьянящее ощущение неограниченной, истинно небесной власти над маленькими смешными двуногими букашками...

- Веришь ли, Олег Яковлевич, завидую тебе иногда. Экая благодать вокруг! Так бы и поселился здесь навеки, в стороне от мирской суеты.

- Что так. Гай Карлович? - озаботился писатель, глядя на него влюбленными глазами. - Хотя что спрашивать... Государственные заботы томят, изнуряют. Дак ваша планида такая. Кому-то надобно тащить на себе этот воз - Расею-матушку, пропади она пропадом. К слову сказать, и пропадет, и сгинет, коли отступитесь. Последняя вы надежда наша. По телику слыхал, кое-где коммуняки опять подымают голову, страшно подумать. А вдруг?!