Читать книгу "Хроника стрижки овец - Максим Кантор"

Требования к художественному высказыванию таковы, что оно должно быть интересным, узнаваемым, но не покушаться на образование общего языка.

Общий язык уничтожали как субстанцию тоталитарного, его захватывали, как почту и телеграф, взрывали, как мост.

Общественное приравняли к тоталитарному, и главным врагом открытого общества оказался общий язык.

Кузькина мать зовет

Среди мифов ХХ века особой любовью в околотворческой среде пользуется миф о косной власти и бунтарях-художниках. Власть не понимает авангард, чиновник глумится над новаторами и запрещает самовыражение.

Злобный недоучка Хрущев кричит на авангардистов в Манеже, называя новаторов – «пидорасами», в то время как авангардисты – обходя запреты и барьеры, несут миру свободное слово.

На деле же, как и многие иные мифы, этот миф не соответствует действительности. Все обстоит прямо наоборот.

Авангардистом был сам Никита Хрущев – причем действовал в строгом соответствии с обязательными манерами авангардиста: хамил, нецензурно выражался, паясничал.

Когда в зале конференций ООН Генеральный секретарь компартии СССР снял башмак и стал им стучать по столу, выкрикивая: «Мы вам покажем кузькину мать!» – это был, безусловно, жест авангардиста, сопоставимый с черной мессой в Кафедральном соборе и превосходящий по резонансу испражнения новатора в Музее изящных искусств.

Любопытно, что матерщина Никиты Сергеевича была адресована не беспредметному творчеству (таковое на выставке представлено не было и создавалось в те темные времена не часто), но вещам совершенно классическим – образным скульптурам Эрнста Неизвестного, деревенской живописи Николая Андронова и «Обнаженной» Роберта Фалька, каковую генсек именовал «Обнаженной Валькой». Упомянутая Валька не понравилась генеральному секретарю, и он обрушился на художников с гневными матюками.

Равно было бы затруднительно отнести к сугубо авангардным произведениям злополучный роман Бориса Пастернака, каковой, как кажется, вовсе не содержит нецензурной лексики и удручающе мало туалетной эстетики.

Именно власть в России представляет тот малокультурный и прорывный авангард, рвущий с табуированием культурных ценностей, – а вовсе не интеллигенция.

Ни Мандельштам, ни Цветаева, ни Ахматова, ни Гумилев, ни Зощенко, ни Бабель – да в общем-то и никто из пострадавших от авангардной власти – не замечены в дерзновенном нарушении культурных табу, все обстоит прямо наоборот. Мандельштам с Ахматовой культуру как раз и оберегали от хамов и вандализма, Цветаева морщилась от вульгарного слова и неточного жеста – а вот нарушавший культурные табу и рушивший культуру Казимир Малевич благополучно комиссарствовал и умер своей смертью, пережив все возможные чистки – и выжав культурнейшего Шагала из Витебской академии.

Авангардный интеллигент наших дней более всего напоминает Никиту Хрущева – сегодняшний горожанин с претензиями – плоть от плоти сановного Хряка; но проблема в том, что либеральному интеллигенту хочется быть похожим на Осипа Мандельштама.

И он стучит башмаком по столу, требует, чтобы его признали правонаследником культуры.

Эта несообразность поведения и претензий рождает страннейший перекос в мозгах и раскол в обществе.

Авангардист стучит башмаком по столу и вопиет: «Пидорасы! Я вам покажу кузькину мать!» – однако вопль этот долженствует представлять культуру в столкновении с чиновным варварством и начальственным произволом.

Демократический интеллигент восклицает, подобно Лазарю Кагановичу: «Задерем подол матушке Руси» (по преданию, сказано в момент взрыва храма Христа Спасителя), и демократа не смущает, что он в точности воспроизводит и логику, и лексику кровавых большевиков. Однако современная ненависть к Церкви Божьей и ненависть большевиков – абсолютно одной природы: это ненависть авангардистов к культуре.

В начале века именно большевики и были авангардом.

Затем авангард представлял Хрущев и коммунистическая партия.

А нынче авангардом является демократическая либеральная публика.

И крайне ошибочно думать, что большевики, или хрущевское политбюро, или сегодняшние демократы – говорят от имени культуры.

Отнюдь нет. Все авангардисты, во все времена, в любой культуре говорят только от имени власти – или той власти, которая уже воцарилась, или той власти, которая еще не пришла, но непременно придет. В этом и есть задача авангарда – представлять власть, ради этого стучат башмаком по столу и орут в Храмах.

Ради власти рисовал властный и тщеславный Малевич, ради торжества и власти стучал башмаком и бранился Хрущев – и разницы нет.

Роль культурного человека в России (это очень отчетливо понимали Цветаева с Пастернаком) состоит в ином. А именно в ограждении культуры от хамства власти, от хрущевского авангарда.

Проблема власти в России всегда одна и та же – власть авангардна, но вовсе не культурна; власть в России не тождественна культуре никак. Иные пытались власть воспитывать и просвещать, иные выбирали более легкий путь: стать еще большими хамами, нежели чиновный держиморда.

Это и происходит сегодня.

А иные просто уходили из того дома, где орут и матерятся, – затыкали уши и закрывали за собой дверь.

Сокрытый двигатель

Самое поразительное в истории человечества то, что любовь сильнее всего: страха, расчета, смерти. В дурные моменты истории находится человек, который любовью превозмогает опасность. Христианство выбрало любовь в качестве главной скрепы общества; любовь, по замыслу Спасителя, именно та субстанция, что объединяет ближних и дальних. А христианин Данте полагал, что любовь движет Солнце и светила.

«Сокрытый двигатель», пользуясь выражением Блока, имеется у всех социальных движений и во все эпохи – вычленяется энергия события легко. Если брать крупные события истории, а не только продвижение компании на бирже, то энергия движения, безусловно, будет положительной. Например, революциями движет справедливость, иногда ложно понятая, ее часто именуют «социальной справедливостью». Солдатами движет долг, а союзами и народами – верность. Потому и возникает слово «предательство», когда солдат, или муж, или Гай Марий Кориолан переступают через присягу. Многое совершалось по зову чести, который часто перекрывал голос разума. Честь двигала дворянами и офицерами, честь препятствовала девице совершить опрометчивый поступок. Честь могла быть превратно истолкована, но то, что честь определяла последовательность поведения – безусловно. Даже у эсэсовцев, весьма несимпатичных людей, на пряжке форменного ремня было выбито: «Честь – в верности». Мотивом безнадежного сопротивления часто выступало чувство достоинства. Вы все забрали, но не в силах отнять у меня право умереть честным человеком.

Для того чтобы понять характер сегодняшних событий, хорошо бы обозначить энергию, которой питаются протесты. Имя у вещества обязательно имеется, надо найти.