Читать книгу "Госпожа де Шамбле - Александр Дюма"

— Что же в них такого особенного?

— Ничего, я просто потерял голову. Что поделаешь! Позволь мне поплакать.

О друг мой! Я повторю вслед за Уго Фосколо: «Не дай вам Бог когда-либо испытать потребность в одиночестве, в слезах, а особенно в церкви!»

XLII

Мы получили письмо 31 октября — следовательно, перед тем как покинуть Курсёль — восхитительное место, где я сделал привал на пути к райскому блаженству, нам предстояло провести там еще сутки.

Чтобы расстаться как можно позже, мы решили уехать из Курсёля на следующий день в наемном экипаже и рассчитали время таким образом, чтобы прибыть в Кан вечером, то есть около шести-семи часов. Я должен был сойти за полкилометра до Кана и вернуться в Эврё на почтовых, а Эдмея — следовать в Берне в той же карете.

Мы отправились в путь около трех часов пополудни; я поцеловал напоследок каждую из вещей убогого гостиничного номера, прощаясь с ними не просто как с друзьями, а как с наперсниками.

Я никак не мог расстаться с этой комнатой и дважды возвращался, чтобы сказать ей «Прощай!». Мы провели в ней полтора месяца, пролетевших как один час.

Через сорок пять минут после отъезда мы добрались до Ла-Деливранды. Я велел остановить экипаж возле церкви, и мы зашли туда вдвоем. Пока Эдмея молилась, я дал два луидора ризничему, чтобы две восковые свечи ежедневно горели перед статуей Богоматери до конца ноября.

Вы вольны посмеяться над моим суеверием, дорогой поэт, но если Вам когда-либо доведется пережить подобные треволнения, то, может быть, Вы станете еще более суеверным, чем я.

Затем мы двинулись дальше. Грасьен правил лошадьми; рядом с ним, на передке, расположилась старушка Жозефина, а мы с Эдмеей сидели в глубине экипажа: она держала меня за руку, склонив голову на мое плечо.

Это расставание с Эдмеей было одним из самых мучительных мгновений в моей жизни. Друг мой, вообразите состояние человека, любящего всей душой и вынужденного покинуть свою возлюбленную, когда ей грозит какая-то страшная, причем неведомая опасность. В то время как сердце любимой бьется возле его сердца, ее рука лежит в его руке, а их губы слиты, он мысленно говорит себе, не решаясь заплакать: «Возможно, я в последний раз чувствую, как бьется это сердце; возможно, в последний раз эта рука сжимает мою руку; возможно, эти губы дарят мне последний поцелуй!»

И все же мне пришлось расстаться с Эдмеей.

Сначала я застыл на месте от потрясения, а затем, не в силах удержаться на ногах, направился, качаясь, к ближайшему дереву и прислонился к его стволу. Когда экипаж скрылся из виду, я упал на землю и принялся с плачем кататься по траве, дав волю своему горю.

И вдруг я услышал, как кто-то окликает меня по имени.

Подняв глаза, я увидел Грасьена.

Очевидно, уезжая, Эдмея высунула голову из дверцы кареты, увидела, как я печально стою возле дерева и послала Грасьена справиться обо мне.

— Могу ли я снова встретиться с ней? — спросил я славного малого.

— Конечно, — ответил он, — госпожа сейчас меняет лошадей и карету в гостинице «Англия».

— Пойдем же, — сказал я, — мне надо увидеть Эдмею хотя бы на миг.

Я помчался в город со всех ног, и Грасьен с трудом успевал идти за мной следом. К счастью, уже стемнело — иначе меня, наверное, приняли бы за умалишенного, сбежавшего из приюта Доброго Пастыря.

Вбежав во двор гостиницы «Англия», я увидел, что лошадей запрягают в экипаж, похожий на кабриолет, и старушка Жозефина сидит тут же на чемоданах.

— Где она? — спросил я.

Тон, которым я задал вопрос, а также мое бледное лицо заставили славную женщину вздрогнуть.

— О Господи! Что случилось? — воскликнула она, всплеснув руками.

— Ничего, — ответил я, — ровным счетом ничего, но где же Эдмея?

— На втором этаже, в комнате номер три.

В один прыжок я оказался наверху и заметил приоткрытую дверь напротив входа: Эдмея что-то писала, сидя за столом.

— Это я, — сказал я из коридора, чтобы не напутать ее внезапным появлением.

Любимая открыла мне объятия.

— Я чувствовала, что ты сейчас придешь, и собиралась отложить перо. Бедный безумец! — воскликнула она, утирая мой вспотевший лоб. — Ты думаешь, я не знаю, что ты делал, когда мы уехали? Ты думаешь, я не видела, как ты упал на траву и катался по земле возле дерева?

— Как же ты разглядела это в темноте, да еще когда дорога пошла под уклон?

— Глазами сердца, мой дорогой и любимый Макс.

— Значит, все, что ты видишь, правда? Неужели это так? О Боже, Боже!

В моем голосе прозвучало такое отчаяние, что Эдмея бросилась ко мне и повисла на моей шее, как ребенок, прильнувший к материнской груди.

— Послушай, — произнесла она, — с некоторых пор я тебя не узнаю. Ты страдаешь и скрываешь от меня причину своих терзаний.

— Нет, нет, — поспешно ответил я.

— Подожди, дай мне договорить. Я твоя, только твоя, друг мой. Чего же ты хочешь от меня? Только прикажи, я все сделаю.

Я чуть было не сказал: «Я хочу увезти тебя, хочу вырвать тебя из лап смерти», но тут же мне пришло в голову, к сколь ужасным последствиям может привести исчезновение такой знатной женщины, как г-жа де Шамбле.

— Ничего, — ответил я, усилием воли превозмогая это желание. — Просто мне хотелось снова увидеть тебя и еще раз попрощаться с тобой. Ах! Если вдруг твой внутренний голос предупредит тебя о приближающейся беде, позови меня, ради всего святого! А теперь скажи, я могу взять это? (Я указал на лежащее на столе письмо.)

— Зачем оно тебе, раз ты здесь?

— О нет! Мне дорого все, что связано с тобой, — ответил я, — особенно, когда мы расстаемся. Еще один подарок на память не будет лишним.

С этими словами я взял неоконченное письмо, уместившееся на одной страничке, сжал его в руке, поцеловал и, спрятав на груди, произнес:

— Позже, когда ты будешь далеко, я прочту его.

— Ты найдешь в нем лишь то, что я скажу тебе здесь и сейчас, родной: я люблю тебя, я буду всегда любить тебя на земле и вечно — на том свете.

На лестнице послышались шаги, и в комнату вошел Грасьен.

— Карета госпожи графини подана, — доложил он.

— Могу я остаться в этой комнате после того, как ты уедешь? — спросил я Эдмею. — Она наполнена твоим ароматом, и мне будет казаться, что ты еще здесь.

— А я-то полагала, что люблю тебя сильнее, чем ты меня, — вздохнула Эдмея и прибавила с милой улыбкой: — Макс, я признаю свое поражение. Ты доволен?

О да, я был бы доволен и даже чувствовал бы себя всемогущим, как Бог, если бы змея не терзала мое сердце.