Читать книгу "Вдруг выпал снег. Год любви - Юрий Николаевич Авдеенко"

Истру, я чужих писем не читаю, — поморщился сержант Лебедь.

— Извините, я забыл, что вы интеллигентный сержант. Быть может, самый интеллигентный во всех Вооруженных Силах. Тогда разрешите, я лично прочитаю это письмо. Оно адресовано мне, и мой непосредственный начальник должен знать, какими коварными и непостоянными бывают любимые девушки.

— Девушки бывают разные. И даже очень хорошие, — вежливо напомнил сержант.

— Кому как повезет, товарищ сержант. Лично я всегда оказываюсь пострадавшей, обманутой стороной. Вот послушайте, не письмо, а поэма. Между прочим, автору едва исполнилось восемнадцать лет.

«Мишка, милый!

Я не знаю, где я взяла силы и смелость писать тебе это письмо. Но я решила: пусть лучше открытое презрение, чем недоговоренность и двусмысленные письма.

Сначала о тебе. Как я отношусь к тебе? Хочу ли я тебе писать? Эти вопросы задал ты мне (хотя, может быть, и не в такой форме). Попытаюсь ответить.

Из всей группы ребят, которых я впервые увидела на киностудии, я сразу выделила тебя. Ты мне казался самым взрослым, и самым умным и мужественным, и самым приятным. Это не слова. Это было так. Потом разговор на празднике 8 Марта, который мы отмечали у нас, помнишь? Я так хотела, чтобы именно ты, а не Виктор остался в тот вечер со мной, чтобы мы пошли вместе гулять. Шатались бы по Кишиневу, говорили бы, говорили… Обо всем. Я отослала Виктора провожать гостей. Думала, воспользуешься моментом и предложишь: «Пойдем погуляем!» Но… без слов, ты сам все помнишь.

Новый год. Когда я вошла в комнату, где вы с Виктором наряжали елку, я залюбовалась тобой, а не им. Мне хотелось, чтобы ты отдал мне все свое внимание. Но… Эти и многие эпизоды сейчас вспоминаются, всех не переберешь.

Возникает законный вопрос: «Так что ж, значит, любовь?» Нет! Я отвечаю так прямо потому, что твердо уверена: особой боли ты от этого не почувствуешь. Ведь ты же не любишь меня, Мишка! Ты же взрослый человек и можешь дать себе в этом полный отчет. Нет этого чувства ни у тебя, ни у меня. Что ж тогда? Почему мне было всегда приятно видеть тебя, говорить с тобой, почему с нетерпением ждала, искала встреч?

Почему, гуляя, встречаясь каждый день с Виктором, целуясь с ним, наконец, я думала наедине с собой: «А как, наверно, горячо целует и обнимает срою любимую девушку Мишка!» Я хотела, мечтала, чтобы ты хоть раз меня поцеловал. Да я и сейчас хочу этого.

Опять я спрашиваю себя: «Значит, люблю?» И опять отвечаю: «Нет!»

Нет, не любовь зародилась между нами, не дружба, а что-то иное. Какой-то странный интерес друг к другу, что-то непонятное и необъяснимое. Может быть, ты разобрался в своих чувствах лучше — я не смогла. Знаю только, что ты мне очень дорог, мне будет очень тяжело потерять тебя как друга, как очень близкого и очень дорогого человека, очень горько будет сознавать, что в этом виновата я сама.

Мишка, милый, ты очень хороший парень (смеешься, да?!). Слушай же: это трактат о твоей красивой душе.

Отзывчивей и благородней я еще не встречала. Она проста и искренна и поэтому красива. Ведь у тебя добрая и чуткая душа, ты даже не знаешь, сколько у тебя еще будет настоящих, верных друзей. Они тебя будут очень любить. И ты всех будешь любить со своей доброй и открытой душой, всех, кроме меня…

Меня ты будешь презирать, я знаю. Я самая гадкая девчонка на свете, я совершила самый низкий поступок на свете, я врала, вернее, я молчала о том, о чем бы давно следовало написать. Я не взываю к тебе: прости меня! Но мне хочется, чтобы ты понял меня.

Я любила твои письма. Я жила ими. Они становились с каждым разом все теплее и нежнее. Это меня очень радовало. Я была счастлива, получив твое письмо. Если бы мне сказали, что я буду сама виновата в том, что они перестанут приходить, я рассмеялась бы такому человеку в лицо. Я дорожила твоей дружбой и ни за что на свете не хотела ее потерять. И я молчала…

Молчала, когда Виктор стал приезжать ко мне каждое воскресенье. Молчала, когда он стал добиваться, чтобы я стала его женой. Молчала, когда вокруг меня закружился настоящий хоровод родных, наших общих знакомых, друзей. И все одно: «Он так тебя любит! Он такой хороший! Лучше нет и не будет!» Это не оправдание, ради бога, только не эта мысль! О своем чувстве к нему я тебе говорила: только привычка. Не больше. Он надеется, что будет и любовь.

18 сентября мы расписались. О свадьбе писать не буду. Грустнее свадьбы не могло быть. Вот уже полмесяца в голове один вопрос: «Будет ли счастье? Что вообще будет дальше?» Во всяком случае, к себе я его еще не подпускаю, нет ни желания, ни чувства. Все… Галя».

— Вот так! — закончил Истру. — После этого верь женщинам. — И он бодро вздохнул.

— Мировая литература изобилует подобными примерами, — вспомнил сержант Лебедь. — Взять хотя бы Чацкого…

— Именно, — прервал Истру. — Как он там кричал: «Карету мне! Карету!» Я же не могу позволить себе подобную роскошь. Я говорю: «Отпуск мне! Отпуск! И проездные документы».

— Зачем вам отпуск, если они расписались?

— Но ведь она его еще не подпускала к себе.

Лебедь посмотрел на конверт. И заметил глубокомысленно:

— Письмо из Кишинева шло трое суток.

— Да, — почесал затылок Истру, — я об этом как-то не подумал.

В сержантской комнате было тепло. И яркий свет освещал пустые столы и стены, увешанные плакатами, схемами. Истру захотелось закурить. Но он знал: в сержантской комнате не курят.

— Доля вашей вины проскальзывает в содержании письма, — вежливо заметил Лебедь. Он не чувствовал себя готовым к подобной беседе. Но понимал, что как командир он обязан толково и честно переговорить с рядовым Истру. Успокоить его. На отпуск по семейным обстоятельствам нечего было и рассчитывать. Вот если бы такое письмо прислала законная жена, тогда другое дело. — А почему ваш соперник не попал в армию?

— У него плоскостопие или еще что-то, — ответил Истру.

В этот момент дверь в сержантскую комнату отворилась. И они услышали громкий и немного испуганный голос дневального:

— Рота! Тревога!

ГЛАВА ШЕСТАЯ

1

Заметка из окружной газеты:

«Действия в разведке

Отступая под натиском мотострелкового батальона, которым командует подполковник