Читать книгу "Высшая каста - Иван Миронов"

Жмых, кряхтя и краснея, вновь рассказал о своей несчастной женитьбе. Мозгалевский ушел в себя, легкая дрема, словно морфий, обезболивала его воспаленное сознание. Он вспомнил своих женщин, к каждой из них он ощутил чувство бесконечного родства, разбавлявшего бестолковость его постылой жизни. Теперь ему казалось, что с каждой из них он мог быть счастлив, если бы страсть и возможности не волокли бы на смрадное дно его душу. Он попытался вспомнить Алену, но память в тщетном напряжении мерцала лишь светлым пустым штампом идеальной женственности. «Если есть Бог, значит есть любовь и есть Алена! – с дерзким скрежетом роптала душа Мозгалевского. – Если Алена всего лишь сонный туман, то и Бог всего лишь иллюзия. И спасения нет, и вокруг один лишь тлен!»

Тягостные раздумья, размазанные часами этапа, прервал скрип тормозов. Машина заглохла. По всей видимости, она остановилась у ворот или шлагбаума. Минут через пять вновь заворчал дизель, и воронок въехал на территорию учреждения. Протянув на медленном ходу сотню метров, «газель» остановилась, началась выгрузка.

Мозгалевского вывели первого. Его встречало огромное кирпичное здание с высокими сводчатыми окнами. Строение походило на крепость с двумя угловатыми крыльями, разбегавшимися от лаконичной церкви, увенчанной аккуратной маковкой с православным крестом. На красном фасаде золотились цифры «1907–2017». Обширный двор ухожен и пуст. Бордюры выкрашены свеже-белой краской, а на газонах одиноко пестрели голубые ели. Конвой завел Мозгалевского через центральный вход под церковным куполом. Но вместо храмовых сводов их встретил турникет с охранником и широкие лестничные пролеты, устланные ковровой дорожкой. При появлении конвоя часовой встрепенулся, снял тяжелую трубку старого телефонного аппарата и сообщил о прибытии новой партии. Уже через минуту в конце коридора показалось несколько бодрых ребят в затертой камуфляжной форме без отличительных знаков. Расписавшись о получении арестанта и личного дела, местные стражники со скорбными физиономиями повели Владимира по широкому безлюдному коридору. Потолки метров десять, бледно-желтые стены, каталки вдоль стен, удушающая тишина и отсутствие признаков жизни терзали душу Мозгалевского леденящей тревогой.

– Здесь всегда так тихо? – не придумав ничего лучшего, спросил Мозгалевский конвоиров.

Служивые не отвечали, будто бы Владимир и не спрашивал, не сбили шаг, не повернулись в его сторону, не ухмыльнулись, не вздохнули, не вздрогнули, что заставило Мозгалевского усомниться, говорил ли он или это его очередная галлюцинация.

Доставили к дежурному врачу. Седовласый доктор с блуждающим под очками взглядом словно врос в старый табурет, прикрученный к кафельному полу. Обнажив почти коричневые от никотина разнокалиберные зубы, он бегло сверил личные данные арестанта, после чего охранник, достав из кармана фотоаппарат мыльницу, несколько раз щелкнул Мозгалевского.

– Раздевайтесь, – сладковато зевнул доктор.

– В смысле? – растерялся Мозгалевский, чему стражники паскудно заулыбались.

– К нам в своем нельзя. Вам предоставят одежду, в которой будете пребывать в нашем учреждении. Свои вещи вы оставите здесь, и они будут немедленно выданы вам по убытию, если, конечно, такое состоится. Поэтому разденьтесь до трусов и пройдите на санобработку в соседнее помещение.

– Босиком? – комок возмущения подкатил к горлу новоиспеченного пациента.

– Нет, конечно. Здесь пол холодный и перемещаться босиком строго запрещено, – заиндевело вымолвил доктор. – Вот, возьмите. – Не приподнимаясь со стула, врач отворил дверцу стоящего за ним шкафа, достал видавшие виды черные сланцы с потертой годами белой цифрой 6.

В растерянности потоптавшись на месте, подгоняемый нетерпеливыми взглядами врача и конвоя, Мозгалевский снял одежду, брезгливо засунул ноги в чужие шлепки и толкнул соседнюю дверь, за которой должна состояться санобработка.

Он вошел в просторную проходную залу, устланную красно-коричневой плиткой, казавшейся вечно-грязной, несмотря на подобающую заведению стерильность. Слева от двери в углу стояла ванна с нависающей душевой лейкой, тарахтящей и брызгающей.

– Проходите, не стесняйтесь, – визгливо и по-хозяйски раздалось справа.

Мозгалевский повернул голову, обнаружив расположившийся на четырех высоких стульях консилиум, состоявший исключительно из дам, самой младшей из которых на вид лет сорок пять. Она сидела с краю и, в отличие от коллег, смотрела на пациента украдкой, с легким намеком на стыд. Мозгалевский, красный как рак, залез в ванну, с недоумением рассматривая дам.

– Ну, что вы замерли? – вновь раздалось визгливое недовольство, исходившее от ветхой старухи с жидкими противоестественно черными волосами, в жирной, словно белила, пудре и вызывающе красной помаде. – Снимаем трусы, молодой человек, и не задерживаемся. Вы тут не одни.

– Я хотел бы, – упрямо промычал Мозгалевский, – своего адвоката.

– Думаете, ему бы это было интересно? – смешком шикнула та самая моложавая врачиха, чем заслужила тяжелый неодобрительный взгляд своей пожилой наперсницы.

– Участие адвоката не предусмотрено. Пожалуйста, побыстрее! – Черноволосая старушка гневно затрясла головой.

– Тогда я хочу напомнить, – твердо отчеканил Мозгалевский, – что личный осмотр по нормам европейского права должны проводить лица одного пола с осматриваемым.

К удивлению, это сработало, и тетушки, кряхтя и неразборчиво возмущаясь, покинули помещение, оставив одного охранника. Вода была еле теплой, она не текла, а скорее сочилась. Можно было лишь промокнуть, но не помыться. Отеревшись казенным, некогда белым вафельным полотенцем, Мозгалевский облачился в кустарно пошитые из простыней одежды.

– Старшой, а чего все белое-то? – спросил Владимир, желая разговорить охранника.

– Если псих решит выдавить введенный препарат, то по кровавым пятнам на одежде мы это заметим. – Конвойный, испугавшись своей откровенности, резко умолк и больше не отвечал на вопросы.

Он отвел Мозгалевского в соседний кабинет, где арестанта уже дожидалась миловидная девушка лет тридцати.

– Присаживаетесь, пожалуйста, – она открыла личное дело Мозгалевского. – Я психолог, меня зовут Вероника Евстафьевна. Мне с вами необходимо провести короткую беседу.

– Простите, а как ваша фамилия? – закинув ногу на ногу, гарцевато улыбнулся Мозгалевский, интуитивно пытаясь нащупать нерв разговора.

– Вам не положено знать мою фамилию, – нараспев игриво произнесла Вероника и, также скрестив ноги, блеснула из-под халата аппетитно-упругой икрой.

Мозгалевский сцепил руки замком. Вероника, закрыв дело, повторила его движение.

– Я знаю, – растекся улыбкой Мозгалевский. – Вы меня отзеркаливаете.

– В смысле? – изображая удивление, прищурилась психолог.

– Ну, смотрите. У меня закрытая поза: руки замком, ноги скрещенные. Соответственно, чтобы получился разговор по душам, меня сначала надо раскрыть. Для этого вы повторяете за мной движения. Мое подсознание видит в вас зеркало. А потом вы начинаете раскрываться, теперь я уже невольно подражаю вам и попадаю под ваш контроль.