Читать книгу "Вдали от безумной толпы - Томас Харди"

Находясь в состоянии прострации, Трой не замечал, что эти романтические причуды, продиктованные раскаянием, достаточно нелепы. Унаследовав черты характера от предков, живших по обеим сторонам Ла-Манша, он проявлял в подобных обстоятельствах недостаток душевной гибкости, свойственный англичанину, наряду с типичным для француза отсутствием чувства меры и склонностью к сентиментальности.

Ночь была облачная, сырая и непроглядная. Фонарь Троя необычайно ярко освещал два старых тиса и, казалось, отбрасывал лучи в неизмеримую высоту, к темному пологу облаков. Но вот крупная капля дождя упала на руку Троя, а вслед за тем другая угодила в отверстие фонаря, свеча зашипела и погасла. Трой порядком устал, время уже близилось к полуночи, дождь все расходился, и он отложил окончательную отделку до рассвета. Он пробрался ощупью вдоль стены, перешагивая в темноте через могилы, и наконец очутился у северного фасада колокольни. Тут он вошел под портик, опустился на стоявшую там скамью и уснул.

Глава XLVI

Химера и ее проделки

Четырехугольная колокольня уэзерберийской церкви была построена в четырнадцатом веке, и над каждым из ее фасадов, обнесенных наверху парапетом, красовалось по две химеры. Из этих восьми каменных фигур в описываемый нами период времени только две выполняли свое назначение, а именно выбрасывали из пасти воду, стекавшую со свинцовой крыши. У четырех химер (по одной на каждом фасаде) пасть была забита: прежние церковные старосты сочли их излишними, а две химеры были разбиты и сброшены; впрочем, это не нанесло особого ущерба колокольне, ибо две уцелевшие химеры, пасть которых оставалась открытой, вполне справлялись со своей работой.

Некоторые утверждают, что самый верный критерий жизненности искусств той или иной эпохи – выразительность, какой достигают величайшие мастера этого времени в области гротеска; в отношении готического искусства это положение надо признать неоспоримым. Уэзерберийская колокольня являла собой пример довольно раннего применения орнаментального парапета на здании приходской церкви (чего мы не встречаем на кафедральных соборах), и химеры, составляющие неотъемлемую часть парапета, здесь особенно бросались в глаза, отличаясь непревзойденной смелостью художественной манеры и оригинальностью замысла. В их уродливости была, если можно так выразиться, своего рода симметрия, характерная не столько для британского, сколько для континентального гротеска той эпохи. Все восемь химер резко отличались друг от друга. Зритель был убежден, что нет ничего на свете чудовищнее фигур, находившихся на северном фасаде, пока он не переходил на южную сторону колокольни. Из двух химер этого фасада лишь стоящая в юго-восточном углу имеет отношение к нашему рассказу. В ней было слишком много человеческого, чтобы уподобить ее дракону, слишком много сатанинского, чтобы отождествить с человеком, слишком большое сходство со зверем, чтобы сравнить с дьяволом, и недостаточное сходство с птицей, чтобы назвать ее грифоном. У этого отвратительного каменного создания была морщинистая кожа, короткие, стоявшие торчком уши, глаза, вылезавшие из орбит, а пальцами рук оно растягивало свою пасть, как бы давая выход извергаемой ею воде. Нижний ряд зубов был стерт до основания водой, но верхний еще сохранился. Возвышаясь фута на два над стеной, в которую вросли его лапы, чудовище вот уже четыреста лет хохотало, глядя на окружающий мир, беззвучно в сухую погоду, а в дождь – с громким бульканьем и фырканьем.

Трой спал под портиком, а снаружи дождь все расходился. Внезапно химера начала плеваться. Потом из ее пасти с высоты семидесяти футов полилась тоненькая струйка; капли мелкой дробью барабанили по земле во все учащающемся ритме. Постепенно струя утолщалась и набирала силы, вода выбрасывалась все дальше и дальше от колокольни. Когда дождь перешел в бурный непрерывный ливень, с крыши хлынули вниз целые потоки воды.

Проследим их путь в этот отрезок времени. Текучая парабола, все более удаляясь от стены, перемахнула через покрытый лепными украшениями цоколь, через груду камней, через мраморную облицовку памятника и обрушилась прямо на середину могилы Фанни Робин.

Еще недавно низвергавшийся сверху поток падал на разбросанные кругом камни, которые принимали натиск воды, прикрывая землю как бы щитом. Но за лето все камни были убраны, и теперь поток свободно растекался по голой земле. Уже много лет вода не выбрасывалась так далеко от колокольни, и подобная опасность не была предусмотрена. Вдобавок в этом заброшенном уголке кладбища, случалось, два-три года подряд не появлялось новых обитателей, а если кто и поселялся, то лишь бедняк, браконьер или какой-нибудь отпетый грешник.

Неуемный поток, извергаемый пастью химеры, обрушился с какой-то мстительной яростью на свежую могилу. Жирная рыжевато-бурая земля в углублении могилы размякла, пришла в движение и закипела, как шоколад. Вода все прибывала, все сильнее размывая землю, и рев образовавшегося водоворота далеко разносился в ночной темноте, заглушая несмолкаемый шум проливного дождя. Цветы, столь заботливо посаженные раскаявшимся возлюбленным Фанни, начали шевелиться и корчиться на своем ложе. Осенние фиалки медленно перевернулись головками вниз и превратились в комочки грязи. Вскоре луковицы подснежников и других цветов заплясали в бурной воде, словно овощи в кипящем котле. Цветы, растущие кустиками, были вырваны из земли, всплыли на поверхность, и их унесло потоком.

Несмотря на неудобное положение, Трой проснулся, лишь когда было уже совсем светло. Две ночи подряд он проспал, не раздеваясь, плечи у него онемели, ноги затекли и голова была словно налита свинцом. Он вспомнил, где находится, встал, поеживаясь, взял лопату и вышел из-под портика.

Дождь уже перестал, и солнечные лучи пробивались сквозь листву, окрашенную в зеленые, бурые и желтые тона и унизанную дождевыми каплями; кругом все сверкало ослепительным блеском, напоминавшим световые эффекты пейзажей Рейсдаля и Гоббемы. Все дышало непередаваемой красотой, рождающейся из сочетания воды и разноцветных красок с ярким светом. Омытый продолжительным ливнем воздух обрел такую прозрачность, что осенние тона были столь же яркими на расстоянии, как и вблизи, и далекие поля, пересеченные колокольней, казалось, находились с ней на одном плане.

Он пошел по усыпанной гравием дорожке, огибая колокольню. Дорожка была уже не каменистая, как накануне вечером, но вся залита коричневой грязью. В одном месте он заметил на дорожке пучок волокнистых корешков, чистеньких, вымытых добела и напоминавших клубок сухожилий. Трой поднял его: неужели же это один из посаженных им первоцветов?.. Он двинулся дальше и вдруг обнаружил луковицу, другую, третью… Без всякого сомнения, это его крокусы! С искаженным от ужаса и недоумения лицом Трой повернул за угол и увидел, что наделал поток.

Вода, заполнившая углубление могилы, уже вся впиталась в землю, и теперь там зияла дыра. Кругом вся трава и дорожка были залиты жидкой бурой грязью, уже раньше бросившейся ему в глаза; был забрызган грязью и мраморный памятник. Почти все цветы были вырваны из земли, подхвачены потоком и теперь валялись там и сям вверх корешками.

Брови Троя угрюмо нахмурились; он стиснул зубы; его сомкнутые губы подергивались, как у человека, потрясенного горем. Это странное происшествие всколыхнуло в нем самые разнообразные чувства и причинило ему острую боль. У Троя было очень выразительное лицо, и тот, кто наблюдал бы за ним сейчас, едва ли поверил бы, что это тот самый человек, который хохотал, распевал песни и нашептывал на ухо женщинам любовный вздор. В первую минуту он был готов проклясть свою судьбу, но даже для такого примитивного бунта требовалась известная активность, а болезненная тоска, овладевшая им, парализовала его силы. Представшая перед ним картина замкнула ряд мрачных сцен предыдущих дней, как бы завершая всю панораму, и он уже не мог этого вынести. По натуре сангвиник, Трой уклонялся от тяжелых переживаний, попросту отстраняя их. Он упорно отгонял мрачные призраки, пока событие не отступало в область прошлого, утратив свою остроту. Быть может, и сажая цветы на могиле Фанни, он пытался как-то увильнуть от горя, а теперь словно кто-то разгадал его намерения и перехитрил его.