Читать книгу "Русские летописи и летописцы X - XIII вв. - Петр Толочко"

После смерти Данила старшим князем в Галичине и Волыни остался Василько, однако, не обладая способностями брата, да и будучи уже сам далеко не молод, он не смог остановить распад некогда единого и могучего княжества. После выполнения приказа Бурундая главные города земли были лишены укреплений и больше не представляли собой неприступных крепостей. Ощутимый урон понесла Волынь в результате проигранной битвы 1266 г. в урочище Ворота. Поляками были опустошены также Холмская и Червенская земли. Литва из союзницы при Войшелке и Шварне превратилась в источник напряжения, когда там вокняжился около 1269 г. Тройден. Не объясняя причины, летописец называет его «окаянным, беззаконным и проклятым».

Окончательно распад Галицко-Волынского княжества определился со смертью Василька Романовича около 1269 г. В сохранившемся фрагменте некролога он назван «благоверным», «христолюбивым» и «великим». Подчеркивая достоинства Василька, летописец напоминает читателю, что он не только сам великий, но и «сын великого князя Романа».

Как думал В. Т. Пашуто, летопись Василька Романовича не была оформлена в отдельный свод, хотя и не исключал того, что владимирским летописцем была начата работа по просмотру и перередактированию холмской летописи епископа Ивана.[744] Доказать это предложение сложно. Сколько-нибудь убедительных внутрилетописных свидетельств на этот счет нет, если не считать несущественных ремарок, именующих Данила королем, не имеющих хронологических определений.

Практически ничего конкретного не можем мы сказать и об авторе летописи Василька Романовича.

Вторая часть Волынской летописи является как бы органическим продолжением первой. Хотя основным ее героем является Владимир Василькович, унаследовавший владимирский стол, летописец постоянно держит в поле зрения Льва Даниловича, княжившего в Галичине, а также Мстислава Даниловича, занимавшего луцкий стол. Неизменными остались и внешние приоритеты. В качестве постоянных и не всегда дружественных контрагентов Галичины и Волыни выступали Польша, Литва, ятвяги, а также татары. Однако в отличие от времен Данила и Василька, их наследники не демонстрируют той же солидарности. Лев Данилович водил дружбу с литовским князем Тройденом, а тот находился в непримиримой вражде к Владимиру Васильковичу. Когда же Лев рассорился с Тройденом и организовал против Литвы поход многих русских князей с татарской помощью, успеха он не достиг из-за эгоизма того же Льва. В следующий поход против Литвы, для которого Ногай прислал (по просьбе Льва, Мстислава и Владимира) татарскую подмогу, Лев и вовсе не пошел. Из-за несогласованности действий, вызванных желанием Мстислава и Юрия Львовича только себе взять полон, поход этот закончился сокрушительным поражением русских дружин.

Летописец последовательно рисует негативный образ Льва Даниловича. Не удовлетворяясь тем, что имел, он постоянно провоцировал братьев на какую-либо авантюру, а затем сам же и разрушал их союз. Его попытка воспользоваться смертью Болеслава Краковского и присоединить к своему княжеству часть польских владений вызвала у летописца резкое осуждение. В антипольский поход были втянуты Владимир и Мстислав, а также татарские воеводы, но поражение в нем летописец относит только на счет Льва. «И тако возвратися Левъ назадъ с великимъ бесчестьемь» — так подытожил он статью 1280 г.

В противоположность Льву Владимир изображен в летописи как мудрый и рыцарственный князь. От него ни разу не исходила инициатива привлечения для походов против западных соседей безбожных татар. Если это было возможно, он предпочитал вообще не принимать в них участия. Об одном таком случае летописец пишет в статье 1282 г. Когда Ногай и Телебуга приказали выступить с ними на Польшу Льву, Мстиславу и Владимиру, последний, сославшись на болезнь ноги, в поход не пошел. «Володимеръ же бяше тогда хромъ ногою, и тѣмь не идяше, зане бысть рана зла на немь».[745]

В следующем году Владимир принял участие в походе Телебуги на Польшу, однако, дойдя до Сандомира, повернул назад. «Ту же на Сану Володимеръ воротися от нихъ (татар. — П. Т.) назадъ».[746]

Летописец подчеркивает, что Владимир был верен дружбе. Когда рассорились польские князья Самовитовичи Конрад и Болеслав и последний выступил в поход на брата, Владимир принял сторону Конрада. «Володимиръ же сжаливси и расплакався, рече послу брата своего: „Брате! Богъ буди отмѣстникъ твоей срамотѣ, а се я готовъ тобѣ на помочь,“ и нача наряживати рать на Болеслава».[747] О победе Конрада и Владимира над Болеславом летописец сообщил с особой торжественностью: «Кондратъ же князь поѣха во свой городъ, вземь на ся вѣнѣчь побѣдныи, и сложивъ с себе соромоту с помощью брата своего Володимера».[748]

Волынь всегда имела непростые отношения с ятвягами, однако, когда в их земле случился голод и они обратились к Владимиру с просьбой о помощи, он немедля откликнулся на нее. «Володимеръ же из Берестья посла к нимъ жито в лодьяхъ по Бугу».[749] Под городом Плоцком на Волынский хлебный транспорт напали неизвестные разбойники, которые перебили русичей, а все зерно забрали. Владимир шлет грамоту Конраду и требует объяснения, поскольку этот разбой произошел под его городом. Конрад не смог доказать свое неучастие в этом злодействе, а наговор на него Болеслава спровоцировал военный поход Владимира. Дружины Волынского князя прошлись по правому берегу Вислы, захватили большой полон и вернулись домой. Вскоре, однако, выяснилось, что Конрад к грабежу действительно не причастен, и между князьями восстановился мир. Владимир вернул ему челядь, «што была рать повоевала», а затем, о чем шла речь выше, и вступился за оклеветанного союзника.

Летописца особенно восторгает созидательная деятельность Владимира. Мысль о строительстве нового города была вложена ему в сердце самим Богом: «Посемь вложи Богъ во сердце мысль благу князю Володимирови, нача собѣ думати, абы кде за Берестьемь поставити городъ».[750] Свой замысел он поручает реализовать городнику Алексе, который поставил много городов еще при отце Васильке. Вскоре на облюбованном Алексой и самим князем месте на берегу реки Лосны был срублен город Каменец. Конечно, это не было рядовым событием. В условиях, когда укрепления вокруг старых городов были разрушены по приказу Бурундая, строительство новых укреплений расценивалось современниками как возрождение могущества земли. Не случайно летописец вспоминает времена Романа Мстиславича и полагает, что «нынѣ же Богъ воздвигну ю (землю. — П. Т.) милостью своею».[751]