Читать книгу "Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII - первая треть XIX века - Ольга Игоревна Елисеева"

Иными словами, кто из «богатых и знатных» поедет в Днепровск, на край империи? Опытной администрации не хватает. Такие, как Сквозник-Дмухановский, нужны. Именно об этом говорил в письме сыну император: «иной смешон по наружности», но без него не обойтись. А как же взятки? Попадется — схватят за руку. Вперед будет умнее.

«Охотники на догадки»

Еще одна тема, связанная с Городничим, — это купцы-жалобщики. Как выясняется, они и сами горазды обманывать. «Что, самоварники, аршинники, жаловаться? Архиплуты, протобестии, надувалы мирские! Жаловаться?.. у, обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилое сукно, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще и награду за это?.. Вот ты теперь валяешься у ног моих. Отчего? — оттого, что мое взяло; а будь хоть немножко на твоей стороне, так ты бы меня, каналья, втоптал в самую грязь».

В этих словах страшная правда. И не только о купцах. Гоголь очень точно показал то, что хорошо было известно всем, соприкасавшимся с реальной жизнью в стране: невиновных нет. Каждый или что-то утаил, или стянул, или обманул казну, или обвел вокруг пальца своих же товарищей. Заявление императора: если бы удалось наказать всех воров, Россия бы обезлюдела — дорогого стоит.

Например, в деле Бравина 1827 года виновными были не только чиновники или губернатор, но и казенные крестьяне, покупавшие бесправных помещичьих собратьев. Князь Дадиани отнял сенокосы у небогатых хозяев близ Тифлиса и торговал травой на рынке в городе, где у него покупали, отлично зная, что трава ворованная. Крестьяне генерала Измайлова жаловались не на гарем в доме своего барина, а на то, что им самим он не позволяет жениться… Примеры можно множить.

Однако даже не этот факт — самый болезненный. Надзор свидетельствовал, что чиновники часто уходят от ответственности за взятку, а подставляют под удар тех, у кого ее прежде вымогали: «Нередко случается, что давший деньги для получения себе надлежащего удовлетворения подвергается наказанию, тогда как взявший, или лучше сказать, исторгнувший оные, остается свободным от всякого взыскания за недостатком улик… Таким образом бедные крестьяне подвергались тягчайшему наказанию, когда приносили жалобы, что с них взяты были деньги». Правды просители доискаться не могли, потому что в судах сидели опытные воротилы, умевшие загородиться буквой закона. «Класс судей у нас подразделяется на два разряда: одни честны, но незнающие своего дела; другие сведущие, так называемые дельцы, но зараженные корыстолюбием. Исключения редки»[459], — рассуждал Бенкендорф в 1837.году.

Позиция соблюдения писаного закона выглядела весьма благородной. Так, в 1821 году А. А. Аракчеев требовал отдать под суд одного из губернаторов-взяточников. Дело чиновника должен был разбирать Сенат, где у «Силы Андреевича», мягко говоря, друзей не было, и он ожидал оправдания казнокрада. Поэтому настаивал на слушании в Уголовной палате той губернии, где были совершены растраты. В Комитете министров, тоже не любившем Аракчеева, ему резонно указали на Сенат. «Значит, нет никакого способа для правосудия?» — вознегодовал временщик. Сановники долго пытались растолковать ему суть закона, согласно которому «первая основа справедливости та… что всякий судится судом равных себе». Наконец Аракчеев бросил: «Извините, я на медные деньги у приходского дьячка учился» — и ушел[460].

В данной истории частные интересы лиц гораздо заметнее очевидной пробуксовки работы суда. Наказания виновного Аракчеев не добился, просто потому что был всем лично неприятен, и буквой закона сановники отгородились от дела. Любопытно, что негодующее описание этого разговора отправил бывшему послу России в Англии С. Р. Воронцову его друг, прежний секретарь Н. М. Лонгинов. Оба, помимо прочего, были крупными масонами, то есть принадлежали к весьма образованной и широко мыслящей скрытой оппозиции, которая, находясь во власти, умела на совершенно законном основании замотать любое решение.

Сказанное напрямую касается Ляпкина-Тяпкина, олицетворяющего уездную юстицию во всей ее слепоте. Этот персонаж далеко не так прозрачен, как представляется современному читателю-зрителю. Кажется, что проще и традиционнее? Судья-взяточник подвергался осмеянию во все времена. Однако Аммос Федорович несет на себе печать предшествующего либерального царствования Александра I и в николаевские времена даже мог быть назван «тяжким наследием». Недаром Гоголь сравнивал его со старыми часами, «которые прежде шипят, а потом уже бьют». Кстати, часы — один из постоянных масонских символов, олицетворявший быстротекущее время. В данном случае оно не на стороне судьи, но стрелки безмолвно пройдут круг, и механизм заиграет снова.

Он — «человек, прочитавший пять или шесть книг, и потому несколько вольнодумен». Кроме того, «охотник большой на догадки». Подробнее автор сказать не мог. Разглядыванием символов и угадыванием смыслов специально занимались в ложах масоны низших степеней, иногда они собирались именно для того, чтобы предаться дешифровке узора ковров или гравюр.

О характере и направлении «вольнодумства» судьи Гоголь сообщает устами Городничего: «Вы в Бога не веруете; вы в церковь никогда не ходите… О, я знаю вас: вы если начнете говорить о сотворении мира, просто волосы дыбом поднимаются… В ином случае много ума хуже, чем бы его совсем не было».

Для современников было понятно, какой тип служащего нарисован. До запрета масонства в России 11 августа 1822 года многие ложи были наводнены так называемыми масонскими толпами — уже и не профанами, но еще и не серьезными братьями, готовыми к самоуглубленной работе. Мелкими служащими и офицерами, которых привлекала не столько таинственность, сколько возможность в неофициальной обстановке встретиться с собственными начальниками, уже далеко продвинувшимися по лестнице посвящений, завязать нужные знакомства, найти покровительство…

После запрета такие люди дали подписку не участвовать ни в каких тайных организациях. Остепенились. Продолжали службу. «Представлен к Владимиру четвертой степени с одобрения начальства», — рекомендуется лжеревизору Ляпкин-Тяпкин. Однако щербинка, нанесенная их дотоле незамутненному мировоззрению, у многих осталась.

Если бы современный актер, играющий Ляпкина-Тяпкина, показался на сцене с масонскими запонками или соответствующей булавкой для галстука, эти предметы только подчеркнули бы туманные отсылки в авторском тексте. В реальной жизни с бывшими братьями происходили комичные, прямо-таки гоголевские сценки, показывавшие, как опасно было для них расслабляться. Мемуаристка М. Ф. Каменская рассказала, как в начале 1830-х годов едва не сорвалось сватовство ее знакомого инженерного офицера Д. Н. Булгакова к дочери профессора А. Е. Егорова: «Самодур Егоров чуть было Булгакова за дверь не выпроводил… За то что он раз, обедая у них, положил около своего прибора крестом вилку с ножом». Этот знак применяли во время орденских трапез. Возможно, Булгаков хотел узнать, не имеет ли дело с собратом. А возможно, как считала мемуаристка, у Егоровых просто не было подставок «Заметил это на грех Алексей Егорович и на стену полез. „Что бы я, — говорит, — русский человек, я, профессор Егоров, дочь свою за масона выдал! Да этому никогда не бывать“»[461]. Папашу насилу убедили, что все случившееся — недоразумение.