Читать книгу "Россия. Прорыв на Восток. Политические интересы в Средней Азии - Эдвард Аллворд"

Часто джадид – выразитель протеста, поскольку вокруг имелось достаточно зла, чтобы держать его в постоянном возмущении. В то же время некоторые деятели джадидского движения, такие как Ахмет Байтурсынов и муфтий Махмуд Ходжа Бехбуди, хотя и имели разное происхождение – один из кочевников, другой из горожан, – объединили свои усилия в деле просвещения местного населения. Несмотря на то что Байтурсынов и Бехбуди получили известность больше как руководители джадидского движения, чем как литераторы, они оказали тем не менее огромное влияние на дальнейшее развитие литературы. Переход от традиционной к джадидской литературе произошел, следовательно, в период 1901–1911 годов, когда сформировалось новое поколение литераторов, впитавших политические, социальные и литературные идеи из-за рубежа.

Поэтическая продукция Ахмета Байтурсынова чуть превышала объем одного скромного тома. В «Маса» («Комар») (ок. 1910) содержались переводы и оригинальные стихи, а также обработка сочинений русского баснописца Ивана Крылова (ок. 1769–1844). Кроме этого, Байтурсынов внес основной вклад в разъяснение джадидской философии, в публикацию учебников по изучению местных языков и учреждение нового модифицированного казахского алфавита. Содержание стихов Байтурсынова будило в его многочисленных последователях патриотическое сознание. Преследования, которым он подвергся со стороны русских и мусульманских ортодоксов, только добавили ему популярности. Сидя в 1909 году в Семипалатинске в тюрьме, Байтурсынов вспоминал о нападении в 1885 году русского карательного отряда, которое разрушило его семью, рассеяло ее членов по Сибири, Оренбургу и другим удаленным районам. Эту катастрофу он отобразил в лирическом стихотворении «Письмо к матери» (1909):

Мое сердце разрывалось с тринадцати лет,Носило незаживающую рану, неизгладимый след.

Его страстный порыв представлял собой контраст холодной логике муфтия Бехбуди и его коллег-джадидов. Бехбуди считался самаркандским поэтом. Его наиболее известным литературным произведением является трагедия «Падаркуш» («Отцеубийца», 1911), опубликованная в 1913 году. Это одна из двух пьес (вторая, очевидно, не опубликована до сих пор), которые он написал. Бехбуди и Байтурсынов похожи друг на друга лишь в области литературной политики, журналистике, обучении, издательской деятельности, реформировании языка и тому подобном. Этому каждый из них посвящал свои главные усилия и, таким образом, привлекал сторонников, которые становились их последователями. В результате такого подвижничества после «времени скорби» возмужали убежденные молодые лидеры, подобные Миржакыпу Дулатову. Они соответствовали по духу таким влиятельным мыслителям и поэтам, как Молдо Клыч Мамырканов (1867–1917), автор поэмы «Кысса-и зильзиле» («Землетрясение»), опубликованной в 1911 году, Абылкасым Джутакеев, автор поэмы «Смятение и битва», Ысак Шайбеков, который написал поэму «Дорогой народ» (1916).

Дулатов сначала опубликовал некоторые из своих стихов в первом выпуске казахской газеты «Серке», которая издавалась короткое время в Санкт-Петербурге в 1906 году. В 1909 году вышел его сборник поэм «Oyan qazaq!» («Просыпайся, казах!»), который выдержал два издания, а затем был запрещен Департаментом по делам печати, когда Дулатов (в 1911 г.) был сотрудником журнала «Ay qap». В 1913 году вышла вторая книга стихов «Azamat» («Герои») в Оренбурге, где в то время Дулатов работал вместе с Байтурсыновым в газете «Казах». Пылкость, свойственная поэтической манере Дулатова, проявляется и в его поэме «Казахские земли»:

Благородные, влиятельные люди, обратите внимание на это!Говорят: «Куй железо, пока горячо». Но, не следуя этой пословице,Вы берете ответственность на себя за слезу будущих поколений.О родная земля, ты вся перешла к иноземцам!Священные могилы наших праотцев теперь под улицами их поселений.

Надгробные плиты растащат мужики для бань,Деревянные изгороди пойдут на топливо.И мы, не обнаружив древних могил, прольем потоки слез.Отчуждены широкие озера, проточные реки, летние пастбища и леса.

Когда я думаю обо всем этом, то схожу с ума и сгораю от стыда.Но мы принимали гражданство, не поступаясь землею.Мы надеялись жить под сенью справедливости.Если мы теперь отдадим последние земли, то нашему скоту придется пастись на песке.

Простые люди ошеломлены…Казахи, где теперь земля, на которой вы жили со дня основания казахского племени?

Вас изгнали и отдали землю под малороссийские поселения…У нас остались лишь соляные озера и безводные степи, непригодные для земледелия.

Поэтическая скорбь в связи с господством России, а также тревожный тон ранних повестей и пьес, описывающих горькую судьбу молодых женщин в Западном Туркестане, сменялись радостью в некоторых произведениях джадидского периода, когда речь шла о благах, ожидаемых от «нового метода» в обучении. Этим положительным настроем отличается «Счастливая семья», таджикская эпистолярная повесть, которую ее автор Садреддин Айни добавил ко второму изданию своего учебника для детской джадидской школы «Тахзиб-ус Сибьян» («Усовершенствование детей»). Повесть была опубликована в 1917 году. В ней просвещенные отец, мать, их сыновья и дочери в переписке между собой рассуждают о благе грамотности и образования. Аналогичным образом Хамза Хаким-заде Ниязи в коротком произведении «Йанги саадат: милли роман» («Новая радость: национальный роман») (1915) искренне отстаивает джадидский принцип преподавания как источник всех благ для нации и индивида. В этом прозаическом произведении повествуется о счастливой судьбе юноши, которого поддерживает в научных исканиях покровитель-джадид. Несмотря на оптимизм, пронизывающий «Счастливую семью» и «Новую радость», ни одно из этих ранних произведений не удостоилось повторной публикации после 1917 года, хотя советские власти высоко ценили обоих авторов.

В условиях неурядиц между 1917 и 1921 годами пришло осознание того, что «новая нация» контролировалась из Москвы даже более жестко, чем прежний Туркестанский край из Санкт-Петербурга. Возникшее разочарование сравнимо с «тяжелыми временами» после завоевания. Причина, по которой люди в 1920-х годах стали еще более пессимистичными, чем их деды, состояла в том, что обе революции 1917 года не оправдали надежды на освобождение Средней Азии и реализацию целей джадидских просветительских кругов. Кроме того, граждане теперь были политически более мотивированными, располагали газетами и другими печатными изданиями, в которых обсуждалась проблема общественного разочарования и культивировалось национальное самосознание, которое было почти утрачено 60 лет назад.

Самыми активными выразителями коллективной подавленности были молодые лирики, одухотворенные националистическими идеями, – утописты и наивные политики, мечтавшие о независимой Средней Азии. Одним из них был Магжан Жумабаев, который публиковал поэмы в 1912 году в журнале «Ay qap» и который в 1920-х годах считался самым значительным современным казахским лирическим поэтом. Его постреволюционный восторг, связанный с обретением Востоком независимости, сменился горьким разочарованием. Этим чувством проникнуты его книги стихов, такие как «Каркит» («Мешок из верблюжьей шкуры»), «Вауап» («Повествование») и «Олим/Ажал» («Смерть»), которые он опубликовал в середине 1920-х годов. Почти сверстник этого казахского националиста, узбекский писатель Абдулхамид Чолпан вызвал ярость подмастерьев пролетарской среднеазиатской литературы публикацией в 1923 году элегии о русификации и советизации под названием «Бузулган олкага» («Погубленная земля»). Современники Чолпана, подобные киргизскому поэту Касыму Тыныстанову, прославляли отечество тем, что красочно воспевали прекрасное озеро Иссык-Куль и могучие горы Алатау. В своей основной литературной работе 1925 года «Qasim irlarnin jiynaghi» («Сборник поэм Касыма») Тыныстанов воскресил воинственный клич: алаш! – вошедший в название казахской националистической партии Алаш Орда. Хотя сначала, в 1920 году, он не признал перемены к худшему в поэме «Алашга».