Читать книгу "Сергей Бондарчук. Его война и мир - Ольга Палатникова"

Каждое общение с ним для меня было подарком судьбы. Предложили сыграть молодого учёного в картине Игоря Васильевича Таланкина «Выбор цели». Прочитал сценарий, и совсем не загорелся, как, например, в своё время загорелся героем «Военно-полевого романа». Здесь же мой персонаж по имени Федя показался бледным; хоть поговаривали, что этот Федя – прообраз гениального молодого физика Андрея Сахарова, я ничего актёрски интересного для себя не увидел. Но, узнав, что главную роль академика Курчатовы сыграет Бондарчук, сразу согласился. Ведь это ещё один уникальный, дорогой случай побыть подле него. Работать с ним рядом было легко! Многие эпизоды снимали в подлинных интерьерах – в курчатовском центре; в том числе эпизод встречи Нового года. Сергей Фёдорович в этой сцене лихо отплясывает, пародирует Чаплина. Насколько знаю, в своей актёрской жизни такую сценку-шутку он сыграл лишь раз. Но сыграл с азартом, с привычностью, так, будто каждый день репетирует образ Чаплина. И это не удивительно – сам облик Бондарчука подразумевал в нём огромные резервы. Актёрские и человеческие.

Однажды он неожиданно нагрянул к нам с Натальей, поздно. Нашлось немного коньяка, который быстро кончился. А купить негде – тогда наша страна боролась с пьянством. В баре стояли десятки маленьких коллекционных бутылочек – на зубок всякого заграничного спиртного. Наталья привозила из разных стран, берегла свою коллекцию, а тут только задорно головой тряхнула: «Лишь бы папе было хорошо». Так мы пока их все не прикончили – не расстались. Сидели – два казака и разговоры были о том, о чём с другими людьми ни он, ни я не говорили.

Ещё одна памятная встреча в Ленинграде. Сергей Фёдорович снимал «Красные колокола», Наталья снимала телефильм «Медный всадник», я играл Евгения. В свободный день мы подъехали на Дворцовую площадь, прошли сквозь оцепление туда, где подле Александрийского столпа бродил режиссёр. Кругом всё клокочет, десятитысячная массовка выбегает из прилегающих улиц на площадь. Снимают семь камер. Одна – закреплена на вертолёте, с рёвом кружащемся над площадью. Ветродуи гонят по площади пиротехнические дымы; шум, стрельба, взрывы…

– И как ты всем этим управляешь? – спросила дочь.

– Не знаю, – повёл он плечами. – Да оно как-то само…

Потом глянул на меня:

– Хочешь у меня сыграть?

– Любую роль! – С ответом я не медлил ни секунды.

– Антонова-Овсеянко.

Меня загримировали, одели, и целый съёмочный день я во главе революционных солдат и матросов брал Зимний. На бегу, с полной отдачей, и с огромной радостью: ещё бы! снимаюсь у любимого Бондарчука! Но больше меня не позвали, так и не знаю почему, да я и не выяснял, потому что обиды никакой не было.

Вообще мы виделись не часто, иногда приезжали к нему домой или на дачу в Барвиху. Он называл меня по-украински Мыколой, шутил, но иногда делился сокровенными мыслями о творчестве, о людях, о политике.

Как-то я рассказал ему о четырёхлетних «хождениях по мукам» со своим сценарием «Лермонтов». О том, что писал сценарий для киностудии «Грузия-фильм», но там не заинтересовались – сочли, что слишком воспета в сценарии добрая дружба между Россией и Грузией (а ведь только начались пока что спокойные восьмидесятые!). Потом два года «Лермонтов» стоял в плане Гостелерадио, предполагали снимать на Одесской киностудии. Но председатель Лапин отрезал: «С какой стати Лермонтов в Одессе?..»

«Выбор цели». В роли академика И. В. Курчатова

– Сергей Фёдорович, годы идут, ещё немного, и я не смогу играть Лермонтова чисто физически. Просто не знаю, что мне делать.

– А ты ставь у меня в Объединении, – предложил он то, о чём я и мечтать не смел.

Пригласив меня на «Мосфильм» в руководимое им Объединение, Сергей Фёдорович никак в дальнейшем не соучаствовал в создании моего фильма: не приходил на худсоветы, не смотрел отснятый материал, ни во что не вмешивался. Но сам факт, что мой проект поддержан Бондарчуком, что его крыло незримо распростёрто надо мною, помог пройти все подводные рифы.

Лишь однажды, чувствуя, что без его поддержки худсовет может зарезать мне несколько сцен, я попросил Сергея Фёдоровича прийти на помощь. И он пришёл. Когда кто-то из заседающих предложил вырезать из фильма сцену с гадалкой Кирхгоф, мол, негоже в советском кино о гадалках, он отметил, что, на его взгляд, это – одна из лучших сцен в фильме. И полушутя обронил, что знает, кто из членов Политбюро ездит к Джуне, кто к Ванге… Проблема с вырезанием отпала. Потом он пришёл на просмотр готового фильма. Дал несколько профессиональных советов и поздравил. В то время Сергей Фёдорович был очень занят, поглощён «Борисом Годуновым». А мосфильмовские пересмешники фильм «Лермонтов» переименовали в «Зять Годунова». Я это воспринял как остроумную шутку. Эх, простодушие… Не чувствовал надвигающейся расправы. Не видел, как, хищно затаившись, ждут, когда мы окончим свои фильмы – чтобы четвертовать в прессе и на 5-м съезде.

Что это было – тот съезд Союза кинематографистов СССР, на который не выбрали делегатом Сергея Фёдоровича Бондарчука?

Это была вечная мелочная зависть и ревность по отношению к гиганту. И подлое лукавство. Ведь было хорошо известно, что «Войну и мир» купили все развитые страны мира (за валюту, между прочим), что столько денег принесла картина казне, благодаря чему и весь кинематограф развивался. Об этом не вспоминали; если б вспомнили, как ущемились бы их амбиции, что он первый, он кормилец, приемлем всеми, вхож на самый верх. Но главное, о чём пасквилянты Бондарчука бессовестно умалчивали…

…Как-то я рассказал Сергею Фёдоровичу о невероятной, бескорыстной поддержке фильма «Лермонтов» окружающими людьми. О том, как по зову русского сердца бесплатно растворялись пред нами двери дворцов и музеев и даже Кремлевского дворца, о бесплатно предоставленных в моё распоряжение войсках Северо-Кавказского округа, вертолётов, конницы…

– А как, ты думаешь, я снимал «Войну и мир»? Точно так же. Без поддержки народа фильм не мог бы состояться…

Ведь знали, как для этого титана всегда распахнута народная душа. И публично распинали. («Свободы, гения и славы – палачи»).

А я тогда только приехал из Тархан и Пензы, с премьер «Лермонтова». Незабываемых премьер. В Пензе на первом же показе раза четыре – овация; после фильма наша съёмочная группа вышла на сцену, хочу обратиться к залу – не дают – овация всё громче. У меня ком в горле, люди тоже плачут. Потом кланялись нам в пояс, говорили, что это истинно русский фильм. И я, окрылённый успехом, приехал в Москву, и сразу в Кремль, на съезд. Угодил аккурат под топор критика Плахова. Критического разбора он не дал, нёс на уровне кухни, что я получил постановку «Лермонтова» потому, что близок Бондарчуку, что родственников наснимал[17]. Я был готов сквозь землю провалиться, не выдержал, бежал от Кремля подальше.