Читать книгу "Страница номер шесть. Член общества, или Голодное время. Грачи улетели - Сергей Носов"

Он и она. Которых встретили при подъеме на гору, кажется, те. На ангелов ничем не похожи, к тому же без крыльев. Однако оба висят вниз головами над снегом, излучая слабый неоновый свет. Сосредоточенно тыкают пальцами в снег. Он – указательным, она – безымянным. Сплю я, что ли? Холодная капля упала за шиворот Щукину. Он мгновенно очнулся. Пропало видение. Щукина осенило. Он разгадал тайну отверстий в снегу. Капель! Это падают капли с деревьев. Всего-то делов.

Встал (почему-то лежал), и – надо идти: и пошел. Сипло кричал безголосый Чибирев:

– Ыхххыхы...

– Э-ге-гей! – кричал Дядя Тепа.

Щукин – по-русски, по-детски:

– Ау-у-у!

Каждый кричал в надежде, что его услышат.

Они кричали и не слышали друг друга.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ,

практически эпилог

1

Это все отсюда, из детства, из отрочества, из окна рейсового автобуса, когда взгляд становится цепче, а мир объемней, особенно если только что прошел дождь.

Сезонное обострение восприятия новизны по возвращении домой после летних каникул – ничего не изменилось, но все другое – даже облака, даже городские деревья. Свежие афиши на старых щитах.

С возрастом притупляется – не ждешь от прежнего ничего. Во всяком случае, ничего нового.

И все равно – ощущение возвращения всегда окрашено в цвета осени – куда бы ни было и когда.

2

Сон был нехороший, пьяный сон. Будто Щукин должен похоронить у себя на охраняемом участке складной велосипед, который никакой не велосипед вовсе, а Дядя Тепа. Щукин осознает преждевременность похорон – велосипед небезнадежен, можно починить. И вот пытается натянуть на шестеренку цепь, вращая заднее колесо. Звонок на руле – сам по себе – словно от боли – издает пронзительный звук.

Разбуженная звонком голова Щукина обнаруживает себя на столе, дома, на кухне – щека прилипла к клеенке. Звонок был резок, но еще в большей степени была тяжела голова, потому и не взметнулась она над столом, потому и не подскочил Щукин. Нет, не будильник. Вечер, не утро.

Спал он недолго, минуты, быть может, четыре; краткосрочные сны зрелищными бывают (Щукину часто снится механика: шестеренки, подшипники, цепи).

Встал по второму звонку, пошел в прихожую, дверь открыл.

Небритый, в очках с разбитым стеклом, в мятом расстегнутом пиджаке – без галстука! Тоже хорош, стоял Чибирев.

– Извини. Прямо с вокзала. Домой не могу. Никуда не могу. Некуда мне идти. Все, конец одиссеи. Я у тебя переночую. Не возражаешь?

– Х-х-х-х-х, – выдыхал Щукин; Борис Петрович полагал «х-х-х-хорошо» услышать, но выдохнулось про похороны: – Х-х-х-хоронить?

– Может, впустишь?.. – спросил. – Кого хоронить?

Сторонясь, Щукин сказал:

– Завтра.

– Кого?

То ли он бормотал слишком невнятно, то ли Бориса Петровича мозг работал в дискретном режиме, только воспринималась нелепица:

– В пятницу... приказал...

– Кто приказал? Что в пятницу?

– Долго жить в пятницу. Блядь, ты глухой? Дядька Тепа в пятницу! Не знаешь?

Чибирев ткнул Щукина в плечо кулаком: трезвей, гад. Старый боксер держит удар.

– Господи, как мне плохо, – простонал Щукин.

Е-е-е, – заеекалось у Бориса Петровича, уже много лет он не позволял себе этого; сам прервал себя, сам себя испугавшись; рот скривило ему.

– Что ты, Щука? Зачем ему в пятницу? А?

– Скоротечка... как спичка... за два месяца... точка...

– Блядь, Щука, не шути. Какая течка, на хуй? Какая точка? Это у собак течка! Ты брось, точка! Я его месяц назад видел!

– А я в четверг!.. И в пятницу!.. И в среду!.. – выкрикивал Щукин; он был похож на сумасшедшего. Я сам похож на сумасшедшего, подумал Чибирев.

– Щука, он был здоров. Месяц назад. Что ты несешь, придурок? Ты сколько водки выжрал?

– Завтра. Я завтра... – К себе уходил в комнату.

Борис Петрович последовал за ним, споткнулся о пишущую машинку, ушиб ногу (и без того ушибленную), обложил Щукина матом; Щукин грохнулся на тахту, так что загудели пружины.

– Кресло-кровать... мать... Сам разбери.

И – отключился.

Да ничего Борис Петрович не собирается разбирать – ни кресло, ни кровать. Да пошел он на хуй, кресло-кровать! Что это за, еб твою мать, кресло-кровать? Блядь, кресло-кровать! Генерал-майор! Слесарь-монтажник! Массовик-затейник, блядь! Шкаф-купе, роман-блядь-газета! На хер надо кому? Чей это голос, спрашивается? Кто это спрашивает, спрашивается? Где я?» – У него онемела нога.

Не мог Дядя Тепа, не мог.

Попробовал успокоиться. Первое и главное доказательство того, что Щукин лажу нес, – немыслимость совпадения. Прямо с поезда – и хоронить. Крайне маловероятная ситуация. Борис Петрович уважал теорию вероятности. Закон больших чисел. Гауссово распределение. Линейную корреляцию. Что там еще?.. Так только один Одиссей мог вернуться в Итаку – прямо на свадьбу жены... Но довольно, довольно: конец одиссеи. Приплыл.

Из Тавриды.

В гипербореев страну.

Борис Петрович вышел на кухню, воду включил, чайник набрал, поставил на плиту, но забыл зажечь газ. Шаркая шлепанцами, вошла Антонина Евгеньевна.

Узнала:

– Боренька, здравствуй.

Боренька вежливо спросил о здоровье, хотя и помнил, что об этом нельзя – будет подробный рассказ.

Вдруг:

– Ты в Крыму был?

Знает, однако.

– Хорошо ли в Крыму?

– Очень, – сказал Чибирев. – Солнце. Воздух. Вода.

«А женщины?» Но нет – в иной формулировке:

– Со Светочкой ездил?

– Светочка – это кто, Антонина Евгеньевна?

– У тебя ж Светлана жена?

– Леночка. Лена. Да, с Еленой Григорьевной. (Не пускаться же в объяснения.) Это у Тепина была Света жена, – сказал громко Борис Петрович. – У Леонида. (Cледил за реакцией.)

– Ах да, я же помню, Света... Светлана. Тепина Светочка. В зоопарке работала. Ведь они развелись... Знаете, Боря, вы моложе меня, послушайте, что я вам скажу, избегайте, избегайте пищевых добавок, вот у меня тут записано... – Она достала листок из кармана халата. – Е двести одиннадцать...

Чибирев – аккуратно:

– Антонина Евгеньевна, вы когда Тепина видели... последний раз?

– Да вот приходил. Е двести двадцать семь...

– Когда приходил? Давно?

– Е двести сорок четыре... Давно ли? Вчера, кажется... Е триста одиннадцать...