Читать книгу "Великая огнестрельная революция - Виталий Пенской"

Сложнее дать характеристику второму по значимости виду старомосковского войска – стрельцам. С одной стороны, есть свидетельства иностранцев, достаточно низко оценивавших боеспособность стрельцов. К примеру, голландец Н. Витсен в своих записках о путешествии в России вспоминал приключившийся с ним и его спутниками эпизод: «В прошлую ночь два или три медведя напали на наших лошадей, но стрельцы успели отогнать их выстрелами; при этом выяснилось, как русские воины обращаются с ружьем: один уронил его, пока стрелял, другой не знал, как его зарядить, третий, стреляя, отвернул голову назад, и т. д.»762. Однако с другой стороны, другие современники, напротив, полагали стрельцов главной ударной силой русского войска того времени. Так, Я. Рейтенфельс писал, что стрелецкая пехота, устройством своим сходная с янычарами, является главной силой московского войска. Об этом же свидетельствуют и факты, говорящие об упорстве и стойкости стрельцов, дравшихся в сражениях 2-й половины XVII в. с противником буквально до последней капли крови763.

Чем можно объяснить такое противоречие, тем более если учесть непрерывный рост численности стрельцов? За полстолетия их число выросло вдвое – с 28 до 55 тыс., а московских стрельцов – и того более, с 8 тыс. до 20 тыс.764. На наш взгляд, в этом противоречии нет ничего необычного, если принять во внимание изменение характера стрелецкой службы. С середины XVII в. стрельцы несли преимущественно полицейскую и гарнизонную службу и все реже участвовали в кампаниях, на что указывал Г. Котошихин765. Рутинная гарнизонная служба, сопряженная с заботами по хозяйству, не лучшим образом влияла на боевые качества стрельцов, многие из них к тому времени были «…люди торговые и ремесленные всякие богатые многие»766. И если в больших стрелецких гарнизонах уровень подготовки и боеспособности был достаточно высок, особенно если учесть, что с конца 30-х гг. в процесс их обучения внедрялись элементы солдатского учения, то этого нельзя сказать о небольших стрелецких гарнизонах в провинции. К тому же высокую боеспособность большей части стрельцов можно объяснить, исходя из высокого социального статуса стрельцов, большего, чем тот, которым обладали многие солдаты, драгуны и даже некоторые рейтары. Осознание стрельцами своей «выборности» придавало им дополнительные силы и чувство уверенности в себе. Не случайно и уровень дезертирства, «нетства» в стрелецких приказах, как правило, был ниже, чем в солдатских, драгунских и рейтарских полках.

Трансформация традиционного старомосковского войска сопровождалась его постепенным оттеснением на второй план регулярными полками армии «новой модели» – кавалерийскими рейтарскими, пешими солдатскими и «ездящими» драгунскими. В том, что эти полки были регулярными, нет никакого сомнения. А.В. Малов отмечал, что важнейшими признаками регулярности можно считать следующие: «…относительно четкая и устойчивая организационно-штатная структура военных формирований, полное или частичное государственное обеспечение, определенная регламентированность и унификация вооружения и снаряжения войск, установленная регулярная система подготовки рядового и командного состава, отход от сословного (кастового) принципа комплектования армии, наличие централизованных органов управления, нормативно-правовая система, регламентирующая существование армии в военное и мирное время. Формированию вооруженных сил на регулярной основе непременно сопутствуют интенсивная бюрократизация управления государством, усиление формализации всего государственного организма и жизни общества, повышение кодификации государственного делопроизводства и законодательства…»767. И русская армия времен Алексея Михайловича, армия «новой модели» вполне соответствовала этим системообразующим признакам регулярности. В этом отношении Россия не только ни в чем не уступала армиям крупнейших государств Западной Европы, где в это же время также завершался переход от прежних временно-контрактных армий к постоянным регулярным армиям, но в кое-чем и опережала их.

Число полков солдатского, рейтарского и иных «строев» на протяжении 2-й половины столетия постоянно возрастало, равно как и число служилых людей, записанных в них. По подсчетам А.В. Чернова, в 70-х г. XVII столетия они составляли от 60 до 75 % от общей численности всей русской армии того времени768.

«Руки» новой армии составили многочисленные рейтарские полки. Начало в 1654 г. войны с Речью Посполитой, плавно переросшей затем, как уже было сказано выше, в другие войны, способствовало быстрому росту числа рейтарских полков. Это и немудрено – в Москве хорошо уяснили, что главное преимущество рейтаров перед «сотенной» конницей заключалось именно в их «стройности»769. Имея худший конский состав и нередко уступая в индивидуальном искусстве владения оружием и конем, рейтары Алексея Михайловича могли взять верх над польскими гусарами и панцерными, тем более над татарами и турками, только действуя в сомкнутых массах и используя массированный залповый огонь из карабинов и пистолетов770. И в том, что этого удалось добиться, свидетельствуют те, кто встречался с русскими рейтарами на поле боя. Об этом пишет, к примеру, польский шляхтич, участник сражения при Полонке в 1660 г. Я. Пасек. Другой поляк, Я. Зеленевич, очевидец выступления армии В.Б. Шереметева в несчастливый для нее поход 1660 г., закончившийся катастрофой под Чудновом, чрезвычайно высоко оценивал вооружение, обученность и выправку шереметевских рейтаров.

Обзаведясь рейтарами, русское командование не оставило попыток заполучить кавалерию, способную производить стремительные атаки подобно польским гусарам. Первые гусарские роты появились в русском войске около 1634–1635 гг., а в кампанию 1654 г. был выставлен уже тысячный гусарский полк под началом полковника Х. Рыльского771. И хотя этот полк к концу 50-х гг. был, судя по всему, распущен, на смену ему пришли сначала в 1660 г. отдельные гусарские роты, а затем, в 1661 г., в Новгородском разряде был создан гусарский полк Никифора Караулова, который в сентябре 1662 г. имел налицо 372 человека. Примерно тогда же на юге, в Белгородском полку, появляются отдельные полки копейного строя майора П. Стромичевского и полуполковника Е. Марлента, имевшие в сентябре 1662 г. соответственно 583 и 600 копейщиков и начальных людей772.

Заслуживает внимания появление на втором этапе русско-польской войны рейтарских полков смешанного состава – помимо рейтарских рот они включали в себя роты драгун и копейщиков. Так, в 1662 г. рейтарский полк полковника В. Змеева имел в строю 78 начальных людей, 1604 рейтара и 840 драгун, полковника Г. Тарбеева – соответственно 42, 1113 и 247, а Р. Палмера – 40, 983 и 153. При разборе же весной 1680 г. Белгородского полка формируемые 6 рейтарских полков должны были иметь в своем составе шквадрон копейщиков (250 чел.) и по 1000 рейтар773. Можно предположить, что появление в составе рейтарских полков драгун и копейщиков отражало опыт столкновений с польской конницей. Приданные рейтарам драгуны должны были усилить огневую мощь рейтарских рот, а копейщики – ударную.

Однако главной ударной силой преобразованной армии Алексея Михайловича стали солдатские и драгунские полки (в особенности первые, поскольку численность драгунских полков всегда была небольшой). Опыт, полученный при их формировании в годы Смоленской войны и позднее, послужил хорошей основой при начале их массового формирования накануне русско-польской войны 1654–1667 гг. К весне 1654 г. в столице и в Подмосковье (например, в Коломне) было создано не менее 15 солдатских и 2 драгунских полков. На Белгородской черте летом 1653 г. было начато формирование еще 4 солдатских полков. Вместе с созданными ранее солдатскими и драгунскими полками на южной и северо-западной границах к началу летней кампании 1654 г. в состав армии «новой модели» входило, по приблизительным расчетам, 22 солдатских и 9 драгунских полков общей численностью до 37 тыс. солдат и начальных людей 774.