Читать книгу "Князь советский - Эльвира Барякина"

Когда он в последний раз приехал в Салтыковку, они долго сидели обнявшись в кабинете Белова. Клим поцеловал Нину в висок и тихо сказал:

– Я загадал: если мы вызволим наших немцев, то искупим прошлые грехи, и у нас все будет хорошо.

Временами Нине казалось, что это невозможно. Люди, у которых могло быть «все хорошо», относились совсем к другому виду. Можно было пройтись по вагонам и полюбоваться на них:

Вот датский инженер возвращается из служебной командировки. Вот молодая женщина везет детей к мужу, служащему в советском полпредстве в Берлине. Вот шумная компания американских туристов – они насмотрелись на СССР и теперь хотят посетить Чехословакию.

В одном купе с Ниной ехали художники, направлявшиеся на международную выставку пролетарского искусства. Они без конца пили пиво и обсуждали профессиональные проблемы.

– Я бабу маслом нарисовал, – говорил широколицый бородатый парень. – Хотел продать в Наркомпрос, а они не берут без идейного заголовка. Баба-то хорошая – жалко, если пропадет… У ней грудь – во! – И художник показывал на себе нужные объемы.

Коллеги наперебой подсказывали ему идеологически верные названия:

– Как тебе «Пролетарка»? Или «Дочь рабочего»?

– Не, ребят, не пойдет. Лучше «Комсомолка грудью встала на защиту идей коммунизма».

– Да нет там никаких «идей»! – вздохнул бородач.

– А их не видно. Их баба грудью загородила.

Художники захохотали.

У этих людей было будущее и надежды. Они вспоминали, как знаменитому художнику, Исааку Бродскому, заказали шестьдесят копий картины «Расстрел бакинских комиссаров», и мечтали о таком же неслыханном везении.

А Нинины мечты были куда проще и несбыточнее: лишь бы их с Климом не арестовали и не убили.

2.

Все восемнадцать часов пути Нина пролежала у себя на верхней полке. В окне мелькали стволы сосен, похожие на строй желтых карандашей; в оврагах белели пятна снега. Темно-зеленый лес, серые крыши, черные огороды и снова лес…

Наконец в пять часов вечера поезд прибыл в Негорелое. Пассажиры засуетились, но прошло немало времени, прежде чем пограничники проверили паспорта и позволили всем перейти в зал ожидания на станции.

Согласно правилам, багаж был разложен на длинной лавке в виде подковы; вскоре явились хмурые таможенники и начали досмотр.

Они копались во внутренностях чемоданов, будто перемешивали салат, и время от времени что-то вытаскивали оттуда:

– Контрабанда!

Тут же подлетали молодцы с весами и конторскими книгами. Контрабанду взвешивали, измеряли, оценивали и выписывали онемевшему пассажиру штраф. Хочешь – плати, хочешь выбрасывай сомнительные сувениры – на радость таможенникам. По их откормленным рожам было видно, что тут ничего даром не пропадает.

Нину бил озноб. «Я себя выдам», – в ужасе думала она, но похожие чувства испытывали все пассажиры: никто не был защищен от наглого и бессмысленного произвола и никто не роптал, боясь привлечь к себе лишнее внимание.

Если вывозишь валюту – предъяви справку с печатью из обменного пункта. Если везешь фотоаппараты, пишущие машинки, шубы, часы и прочее ценности – заполняй декларацию.

Носильщик в белом фартуке привез тележку с тщательно упакованными пакетами и начал выкрикивать фамилии пассажиров – чтобы те забирали свое добро. Это были книги, журналы, плакаты и рукописные материалы, получившие разрешение на вывоз. За несколько недель до отправления их передали цензорам; те все прочитали, опечатали и отправили в Негорелое почтой.

Когда очередь дошла до Нининого багажа, она была чуть жива от страха. Таможенник – здоровый, как лось, детина – брезгливо покопался в ее вещах и вытащил из корзины горшок.

– Что это? – спросил он, заглядывая внутрь.

– Прах бабушки, – не слыша себя, проговорила Нина.

Таможенник сунул в него руку и принялся прощупывать пепел – нет ли в нем чего запрещенного.

– Черт! – вдруг ругнулся он. Его широкая лапа застряла в горшке, и он никак не мог ее вытащить.

Народ оживился и стал показывать на таможенника глазами.

Тот бросился к коллегам:

– Мужики, помогите снять!

Они по очереди пытались стянуть горшок, но лишь рассыпали по полу «прах бабушки». Пассажиры не знали, то ли смеяться, то ли возмущаться тем, что таможенники перепачкали им весь багаж.

– Да какого черта! – рявкнул детина и ударил горшок о лавку. Тот разлетелся на мелкие черепки.

Нина ахнула.

– Проходи, свободна! – заорал на нее таможенник. – Нечего было такие узкие горшки везти!

Нина молча подхватила корзину и крышку и поспешно вышла на платформу, у которой стоял поезд, следовавший до Берлина.

«Когда я умру, мой прах тоже надо будет развеять над залом ожидания, – с нервной усмешкой подумала Нина. – Это будет прекрасной иллюстрацией к моей жизни».

3.

Восточная Польша мало чем отличалась от Белоруссии: те же городки, черные поля и разбитые проселочные дороги с застывшей в колеях водой. Людей было мало: только у переездов встречались крестьянские телеги, ожидавшие, пока мимо пройдет поезд.

Время от времени Нина видела ряды полузасыпанных окопов и целые леса мертвых деревьев с облезшей корой и обломанными корявыми сучьями – в этих местах во время Мировой войны применяли химическое оружие.

До Варшавы поезд добрался ночью, и все время пути по Западной Польше Нина проспала. А в Германии все оказалось по-другому.

– Мать честная! – ахали художники, припав к окнам.

Мимо проносились бесконечные стройки, заводские трубы и аккуратные домики рабочих кварталов. Даже в небольших городах вокзалы были огромные и нарядные, как соборы, и за ними непременно виднелись изящные башенки, крытые розоватой черепицей, и зеленые шпили ратуш и церквей.

Художники уже матерились от изумления:

– Ну-у, культура, твою мать! Глянь, глянь на стрелочника! Фуражка-то какая! Ну чистый генерал!

– Ты на повозку посмотри! У ней шины – автомобильные!

Бородатый парень спешно делал наброски в клеенчатой тетради – она уже на треть была заполнена лицами, пейзажами и заметками на полях.

Нина со смешанными чувствами смотрела в окно. Из газет она знала, что последние десять лет были непростыми для немцев, но ни о каком упадке не было и речи. Судя по всему, Германия сумела выздороветь после Мировой войны, а Россия получила «осложнения» в виде Советской власти. О господи, как несправедливо!

Выглянувшее солнце осветило запасные пути, вагоны, депо и указатели, написанные непонятным готическим шрифтом.

– Прибыва-а-аем! – нараспев объявил проводник.