Читать книгу "Опричнина. От Ивана Грозного до Путина - Дмитрий Винтер"

Для «русских европейцев» монарх был примерно тем же, чем для просто европейцев; для русских же «туземцев» царь был равен Богу. Или как минимум святым: изображения царя делались так же, как изображения святых на иконах[1021]. При этом примеры такого обожествления монарха имеют место либо в «опричной» Московии 1565–1610 гг., либо начиная с эпохи Петра I[1022]. Иван III и Василий III ни о чем подобном и не мечтали. Первые Романовы – тем более. В XVII в. шагов по обожествлению монарха не было. Более того, Церковь получила большую самостоятельность, обретя патриаршество (1589). При этом, если до Смуты преемники Ивана Грозного смещали патриархов почти так же, как он сам митрополитов (так, Лжедмитрий I волевым решением сместил «прогодуновского» Иова, Василий Шуйский, в свою очередь, снял Лжедмитриева ставленника Игнатия и т. д.), то Алексей Михайлович восемь лет не мог сместить Никона, пока все остальные православные патриархи не дали согласие[1023].

А вот при Петре Церковь самостоятельности лишили. И сразу обожествление монарха возобновляется. Так, появление на какой-то ассамблее Петра Ф. Прокопович встретил пением псалма «Се Жених грядет во полунощи», относящегося к Христу. В «Службе благодарственной о… победе под Полтавою» (автор – тот же Прокопович) Петр прямо называется Христом, его сподвижники – апостолами, а Мазепа – Иудой[1024].

При Николае I, который тоже предпринимал попытку реставрировать «опричные» порядки, хотя и не в такой степени, как Петр, имела место попытка распространить обожествление монарха и на «русских европейцев». Известно, что все прихожане должны целовать руку священника; но Николай попытался восстановить старомосковский (времен 1560–1610 гг.) порядок, когда, напротив, священник целует руку монарха (даже в Византии этого не было)[1025]. Правда, при Николае I это выглядело уже курьезом. Но – для «русских европейцев». «Туземцам» это показалось бы нормальным. И в 1917–1918 гг. Поместный собор РПЦ, восстановивший патриаршество, констатировал, что «для императорского периода (выделено мною. – Д. В.) надо говорить не о Православии, но о цареславии»[1026]. Добавлю: в сознании «русских туземцев».

Понятно, прогресс касался и «туземцев»… в той мере, в какой они постепенно переходили в «европейцы». Если в конце XVIII в. последние составляли 1,2–1,5% населения страны, то в начале XX в. – 3–4%[1027]. Это – «старые русские европейцы». Но появлялись и «новые». В первую очередь, речь идет о рабочих, которые выходили в основном из тех же крестьян. Рабочий на Кровавое воскресенье ответил не «туземными» рассуждениями о том, что «доброго царя опять обманули злые бояре», но – устами священника Гапона – вполне по-европейски: «Нету нас больше царя!» Не выполняешь свои обязанности – пошел вон! Народ имеет право на восстание! А. Буровский считает, что это была реакция «русских туземцев» на расправу со стороны «русских европейцев»[1028], однако рабочие-то уже, как он сам признает, «туземцами» не были. Последние – в основном крестьяне – и после 9 января оставались монархистами.

При Николае II началась и европеизация крестьянства. От 15 до 25% (по разным данным) крестьян, вышедших из общины за годы Столыпинской реформы (1906–1917), – это много, с учетом того что 200 лет община поддерживалась искусственно. И это тоже были «народные русские европейцы»[1029]. Они еще были меньшинством населения. Но и остальные, пока не вышедшие из общины крестьяне начали европеизироваться. В первую очередь заработала мощная система народного просвещения. Так, по переписи населения 1920 г., 86% подростков от 12 до 16 лет были грамотны[1030].

Очевидно, что «русские туземцы» должны были полностью исчезнуть в ближайшие полвека, и они действительно практически исчезли в 1960—1970-х гг.[1031]Проблема лишь в том, что произошло это уже при тоталитарном коммунистическом режиме, который снова надолго отодвинул формирование в России демократического общества. Большевики победили по многим причинам (например, из-за опоздания двух последних монархов с проведением жизненно важных реформ – аграрной и конституционной), не столько из-за этого, сколько потому, что дали всход семена, посеянные ранее. Речь идет о том, что было заложено еще со времен Опричнины, многие проявления которой мы видим и при Сталине. Не в последнюю очередь – потому, что русские были расколоты на два народа (предпосылки этого петровского «нововведения», как мы видели, тоже заложил Иван Грозный), в результате чего, например, в годы Гражданской войны «зеленые» (крестьянские повстанческие отряды, боровшиеся с политикой «военного коммунизма») не желали координировать свои действия с «белыми», поскольку видели в них «русских европейцев», столь же враждебных им, как и большевики (которыми тоже руководили «русские европейцы» – интеллигенты)[1032]. Но то, что происходило после 1917 г., – это уже другая история…

Кто виноват? Что делать? (вместо заключения)

Подведем итоги.

Царствование Ивана Грозного действительно было очень важным, «судьбоносным» для нашей истории. Вот что писал А. Г. Дугин: «XVI век – это катастрофа для Руси, раскол. В событиях XVI века евразийцы видят главный источник разделения народа на элиту и массы. Элита… пошла по западному пути. Массы остались евразийскими… Красные и белые возникли еще за 200 лет до революции»[1033].

Очевидно, по крайней мере для того, кто знаком со взглядами Дугина, что XVI век – это оговорка, он имел в виду, конечно, век XVIII (и слова «за 200 лет до революции» это подтверждают). Однако воистину это – оговорка «по Фрейду», причем дважды повторенная. Только вот массы оставались европейскими, хотя при этом и традиционно-евразийскими (мы уже видели, что одно другому не противоречит), а вот европейскую (и в то же время исконно-евразийскую, сформировавшуюся еще при Владимире Мономахе) элиту в XVI в. по крайней мере попытались вырубить под корень и заменить «очингисханенной».