Читать книгу "Молодой Сталин - Саймон Себаг-Монтефиоре"

Месяцев пять тому назад я получил от одного товарища из Питера предложение приехать – переселиться в Питер. <…> Он писал, что…

деньги на дорогу будут. Я ему написал ответ еще месяца четыре назад, от него нет никакого ответа… Не можешь ли ты… разъяснить мне это недоразумение.

Месяца три назад я получил от Кости [самого Малиновского] открытку, где он писал: “Брат, пока продам лошадь, запросил 100 рублей”. Из этой открытки я ничего не понял и никаких 100 руб. не видел. Да, по другому адресу тов. Андрей [кличка Свердлова] получил их, но я думаю, что они принадлежат… только ему. С тех пор я не получил от Кости ни одного письма.

Не получал также ничего уже четыре месяца от сестры Нади [Крупской].

Сталин пришел к выводу, что “выбор… остановился на другом” – Свердлове. “Верно ли я говорю, брат? Я прошу тебя, друг, дать мне прямой и точный ответ… потому, что я люблю ясность, как и ты, надеюсь, во всем любишь ясность”2.

Никто не любил ясности меньше, чем Сталин и Малиновский – мастера конспирации и притворства. Но пока один томился неведением в ссылке, другой чувствовал, что его мир рушится. Совершенно понятно, почему Малиновский не “продал лошадь” и не отвечал на сталинские письма. “Дорогой друг Роман” превратился в “истерического” двойного агента. Он хлестал водку из чайника и был на грани нервного срыва. В конце концов новый министр внутренних дел и директор полиции уволили Малиновского. Он ушел из Думы 8 мая 1914 года. Случай с Малиновским серьезно ударил по репутации и правительства, и полиции.

Главными защитниками Малиновского в партии были Ленин и Сталин. Позднее Малиновский утверждал, что Ленин должен был знать о его предательстве. Однако же он ошибался. Ленин не мог поверить в это. Но, подытожив всю пользу от пребывания Малиновского в Думе и вспомнив его роль в посрамлении (и устранении путем ареста) примиренцев, в том числе Сталина, Ленин заявил: “Даже если он провокатор, он для нас больше делал, чем для полиции”[171].

У Сталина, подозрительного до крайности, главный предатель в его политической карьере не вызвал никаких подозрений. Случай Малиновского усугубил паранойю Сталина и его товарищей. Малиновский крепко засел в сознании большевиков. Для советской истории он стал чем-то вроде призрака Банко. Большевики-конспираторы поняли, что удивляться не следует ничему. Если Малиновский был предателем, почему не могли быть предателями советские маршалы, весь Генштаб, Зиновьев, Каменев, Бухарин, большинство членов ЦК, в 1930-е расстрелянные по указанию Сталина как шпионы3?

Пока же Сталин, загнанный к самому полярному кругу, изводил себя и своего соседа подозрениями по поводу ста рублей. “Со мной товарищ, – писал Свердлов. – Но мы слишком хорошо знаем друг друга. Притом же, что печальнее всего, в условиях ссылки, тюрьмы человек перед вами обнажается, проявляется во всех мелочах. Хуже всего, что только со стороны “мелочей жизни” и виден. Нет места для проявления крупных черт”.

Начиналась весна. 27 апреля 1914 года охранка опять предупредила, что большевики собираются собираются “устроить побеги” “известным партийным деятелям” Свердлову и Джугашвили. Сталин и Свердлов часто брали лодку у Федора Тарасеева, но теперь жандармы запретили им плавать по реке. В мае, когда пароходы опять стали ходить по Енисею, лютый мороз сменился комариным проклятьем. Вскоре Сталин, как сообщал Свердлов, “не стал со мною разговаривать и дал понять, чтобы я освободил его от своей персоны”. Они разъехались. Сталин на время нашел пристанище в избе Филиппа Салтыкова. Переезд не развеял сталинскую полярную хандру. “Ты же знаешь… в каких гнусных условиях я жил в Курейке, – писал Свердлов своей жене Клавдии, которая отбывала ссылку неподалеку. – Товарищ… оказался в личном отношении таким, что мы не разговаривали и не виделись”. Из писем Свердлова ясны черты этого бесцельного существования: тягость, дурное настроение, скудость пищи.

Питаюсь рыбой. Часто даю хозяйке припасы, и она готовит пирог с рыбой. <…> Есть у меня осетрина, нельма, масло, картошка, осетровая икра. И осетра, и нельму засолил, ем иногда и не жаря, не варя, просто соленую. Даже уксусом иногда лень заправить. Перестал вести регулярную жизнь. Ложусь разно. Иногда всю ночь шатаюсь, а то и в 10 часов спать заваливаюсь. Ем когда придется. <…> Не занимаюсь, ничего, кроме периодической литературы, не читаю.

Сталин, видимо, жил так же: в Сибири он приучился ложиться поздно.

Все восемь дворов, все население Курейки наверняка знало о разладе ссыльных. “Мы не сошлись “характером”, – сожалел Свердлов. Но, возможно, была и еще одна серьезная причина, которая не обсуждалась: девушка4.

Как только Сталин и Свердлов поселились у Тарасеевых, грузин обратил внимание на младшую из сирот Перепрыгиных. Их было пятеро братьев и две сестры, Наталья и Лидия. Мы не знаем подробностей, но в начале 1914 года 34-летний Сталин вступил в любовные отношения с 13-летней Лидией.

Сталин с Лидией ходили вместе с попойки на попойку: об этом становится известно из ее воспоминаний, где она описала эти веселые вечеринки: “В свободное время И. В. Сталин любил ходить на вечеринки. Всегда был веселый, любил танцевать, играть и петь песни, особенно любил петь песню “Я золото хороню, хороню”[172]. Ходил… на именины”. Воспоминания 13-летней сожительницы Сталина были записаны через двадцать лет: он был на вершине могущества, она осталась сибирской крестьянкой. Чиновник, записывавший ее воспоминания, не посмел бы написать о соблазнении, но текст все равно звучит бестактно. “Ходил в гости, – рассказывает Лидия, имея в виду собственный дом. – Выпивал помаленьку”. Возможно, именно так он совратил ее – или же она его? Девочки в таких Курейках созревали рано, а Лидия не похожа на скромницу.

Свердлов, вероятно, не одобрял того, что Сталин – грузин тридцати с лишним лет, любивший молоденьких девушек, – совратил 13-летнюю. А может быть, Сталин выгнал его, чтобы оставаться наедине с юной любовницей. Но скандал только начинался.