Читать книгу "Пробуждения - Оливер Сакс"

Изучая природу этих реакций, мы приходим к выводу, что им присуще иное универсальное качество. Его невозможно понять в энергетических и экономических терминах, которыми мы до сих пор пользовались. Необходимо, но абсолютно недостаточно говорить об этих реакциях как о «взлетах», «срывах», «избыточности», «истощении», «рикошетах», «распадах», «расщеплении» и т. д., ибо они вызваны качествами личности, которые могут быть выражены только в драматических или сценических терминах. Личность проглядывает во всех ее реакциях, в длительном раскрытии или прозрении самой себя.

Больной всегда играет роль на сцене театра своего сознания. Приходит в движение весь театр памяти, вспоминаются давно забытые сцены далекого прошлого. Они заново разыгрываются на сцене этого театра с той непосредственностью, которая стирает бег прошедшего времени. Реальные и возможные сцены вызываются к жизни, предчувствия и представления того, что, возможно, когда-то происходило, или того, что еще может произойти, проплывают в сознании больного во всех мыслимых вариациях.

Леводопа в этом отношении может послужить своего рода странной и сугубо персональной машиной времени, доставляя больного в любой момент времени прошедшего и времени возможного, его прошедшего и его возможного, и делать это в ощутимом «сейчас». Миры прошлого и, возможно, бывшие миры проходят перед внутренним взором больного как привидение, они нестерпимо реальны, но нереальны, как и подобает призракам. Актуальное, возможное, виртуальное смешиваются в зловещем, но прекрасном слиянии, и эту множественность существования мы можем назвать бледным словом «перенос» (этот феномен ясно виден в прозрениях Марты Н.).

Роза Р., пробудившись, оказалась в 1926 году. Это был только ее 1926 год, и ничей больше. Фрэнсис Д. вспомнила свою дыхательную идиосинкразию, и это была ее личная, неповторимая и уникальная идиосинкразия. Мириам Х. во время кризов переживала (галлюцинаторные) воспоминания об «инциденте» из прошлого, ее личного, и ничьего больше, прошлого. Магда Б. в своих личных и неповторимых галлюцинациях видела мужа, чувствовала его присутствие, его отсутствие, чувствовала его неверность, и это был только и единственно ее муж, и ничей больше. Какой абсурд — называть эти феномены побочными реакциями! Или воображать, что можно понять их природу, не прибегая к ощущениям и личности, к целостному строению личности и конституции каждого отдельного больного [Анамнестическая мощность леводопы является одним из самых примечательных ее эффектов, тех, которые (в их исходном, платоническом смысле) наиболее явно и отчетливо указывают на природу «пробуждения». Качество воспоминаний, индуцированных леводопой, абсолютно характеристично и очень поучительно. Воспоминания не являются потоком смутных образов прошлого или расчетливым воспроизведением в уме заученных фактов. Это внезапное, спонтанное и «непроизвольное» живое припоминание значительных моментов из личного прошлого, воспроизведенных с такими отчетливостью, конкретностью, непосредственностью и силой, что можно назвать его повторным переживанием или повторным бытием. // Характер живой памяти, где самость и мир, образ и аффект полностью и нераздельно слиты воедино, разительно отличается от характера механической или моторной памяти (буквальной регистрации «информации» или «данных» в том смысле, в каком этот термин применяют в отношении компьютеров). Внезапные явления личной памяти не имеют ничего общего с «мертвым» качеством повторного просмотра накопленной в мозге документации. Это явление переживается как интенсивное, подвижное повторное проживание прошлого, живые воспоминания (похожие на воспоминания клиента психоаналитика или живописца), в ходе которых человек «вспоминает» свою утраченную идентичность, свою цельность или забытое прошлое. Качество этих зафиксированных, схваченных моментов показывает нам качество самого опыта и напоминает (как это постоянно демонстрировал Пруст во время болезни), что наша память, наше «я», само наше существование состоит исключительно из собрания моментов: «Великая слабость, и в этом нет сомнения, заключается для человека в том, что его личность есть не что иное как собрание моментов. Но это и великая сила: все зависит от памяти, а наша память о моментах ничего не знает о том, что произошло после них. Тот момент, который она отметила и удержала, все еще длится, все еще живет и остается вместе с человеком, который запечатлен в нем» (Пруст, «Воспоминание о минувших вещах»).].

Мы не сможем понять природу таких реакций без обращения к личностной природе каждого пациента. Мы не сумеем постичь эту природу, не обратившись к природе мира: таким образом, нам придется понять (то, что когда-то знал каждый), что строение природы, да и всех природных явлений, исключительно сценично («Весь мир — театр…») и являет себя во всей своей красе при всяком удобном случае: «Пусть весь мир будет фальшивым и театральным, но пусть ты будешь единственно тем, что собой представляешь, и играй роль только самого себя. Вещи не могут выпрыгнуть из своей природы и не могут быть или не быть вопреки своей конституции». Об этом напомнил нам триста лет назад наш метафизический доктор сэр Томас Браун.

Человек обладает, и это верно, целым рядом натур, которые в своей слитной цельности и образуют то, что мы называем единой природой этого человека. Этот пункт был затронут Лейбницем в его знаменитом примере «альтернативных адамов». Этот феномен с особой отчетливостью и ясностью проявляется в ответах на прием леводопы. Так, Марта Н., когда ей пять раз начинали повторно назначать лекарство, демонстрировала пять различных по форме ответов. Все эти ответы отличались сценическим единством [Содержание сценического(или «органического) единства радикально отличается от единства логического(или механического), хотя последнее ни в коем случае не противоречит первому. Из наблюдений известно, что собаки «любят общество» или «нуждаются в обществе», и человек (если у него есть собака) чувствует, что общительность собак есть нечто исключительное и первичное, то, что нельзя свести к «рефлексам», «побуждениям», «стимулам», «инстинктам» и т. д. Хотя это именно то, чем занимался Декарт, — отсюда замечание Шеррингтона о том, что Декарт пишет так, словно никогда не имел и не любил собак, а вся картезианская физиология есть наука, лишенная присутствия собаки, дружелюбия и жизни.] в их неповторимом своеобразии. Эти ответы представляли собой пучок или букет «альтернативных Март», хотя одна из них была на голову выше других, была наиболее полной и самой реальной, и это — как она сама прекрасно знала — было ее истинное, реальное «я». В случае Марии Г., страдавшей глубокими шизофреническими расстройствами, ответ на назначение леводопы оказался более сложным и трагичным, ибо истинное «я» Марии Г. явило себя всего лишь на несколько дней, перед тем как раскололось и было вытеснено роем мелких «я» — миниатюрных, патологических имитаций ее подлинной личности [Тенденция к избыточности и тенденция к расщеплению отчетливо отделены друг от друга (хотя оказывают друг на друга взаимное влияние). Избыточность и расщепление — это фундаментальные тенденции, присущие заболеванию. Подобные расщепления поведения (или, пользуясь павловским термином, «срывы высшей нервной деятельности») наблюдают у всех организмов, подвергнутых напряжению или стрессу, выходящему за определенные пределы. Этот предел вариабелен, как и уровни, на которых происходит расщепление. // Например, Марта Н. оказалась склонной к высокоуровневому, «молярному» расщеплению (истерической диссоциации) еще до назначения леводопы. Мария Г. продемонстрировала «молекулярное расщепление» (шизофреническую дезинтеграцию), которая присутствовала, но была подавлена до назначения леводопы. Эстер И. обладала стабильным «эго» или сильной личностью, но и она расщепилась, хотя и на более низком уровне, ограниченном тиками, на фоне приема леводопы. Маловероятно, что какой-либо человек способен перенести возбуждение и давление такого порядка, какие мы наблюдали у Эстер И., и не пережить при этом расщепления того или иного уровня.].