Читать книгу "Запорожцы - русские рыцари. История запорожского войска - Александр Широкорад"

В царствование Екатерины был лишь один случай возвращения из «бесследно исчезнувших». В 1770 г. матушка упекла на Камчатку лихого поляка Морица Беневского. Беспокойному шляхтичу житье там не понравилось, и он подбил ссыльных и нескольких местных русских жителей устроить бунт. Начальник Большерецкого острога капитан Григорий Нилов был убит, а острог захватили восставшие. 30 июня 1771 г. в Большерецк прибыл галиот «Святой Петр», который немедленно был захвачен Беневским. Далее поляк с 96 сообщниками отплыл с Камчатки на юг, без карт, не зная пути. Замечу, что до этого ни европейские путешественники не добирались до Камчатки, ни русские не ходили южнее Курильских островов. В итоге Беневский с компанией доплыл до португальской колонии Макао, а оттуда добрался до Парижа.

Но вернемся к несчастным запорожцам. 14 мая 1776 г. Потемки пишет Екатерине: «Вашему императорскому величеству известны все дерзновенные поступки бывшего Сечи Запорожской кошевого Петра Кальнишевского и его сообщников судьи Павла Головатого и писаря Ивана Глобы, коих вероломное буйство столь велико, что не дерзаю уже я, всемилостивейшая государыня, исчислением оного трогать нежное и человеколюбивое ваше сердце… по всем граждански и политически законам заслужили [они], по все справедливости, смертную казнь…» Далее Светлейший просит проявить милосердие и «отправить на вечное содержание в монастыри, из коих кошевого — в Соловецкий, а прочих — в состоящие в Сибири монастыри». Естественно, последовало традиционное: «Быть по сему».

Сечевой настоятель архимандрит Владимир Сокольский был некоторое время в заключении в Киеве, но потом назначен наместником Ботуринского монастыря.

Иван Глоба кончил свои дни в каменном мешке Белозерского монастыря, а Павел Головатый — в Тобольском монастыре. Петра Калнышевского летом 1776 г. доставили в Соловецкий монастырь. Как писал Г. Г. Фруменков: «Заточение было ужасным, условия существования нечеловеческие. М. А. Колчин так описывает каземат, в котором сидел Калнышевский: „Перед нами маленькая, аршина в два вышины, дверь с крошечным окошечком в середине ее; дверь эта ведет в жилище узника, куда мы и входим. Оно имеет форму лежачего усеченного конуса из кирпича, в длину аршина четыре, шириною сажень, высота при входе три аршина, в узком конце полтора“».[263]

В этом каменном мешке Головленковой тюрьмы Калнышевский провел 16 лет, после чего ему отвели более «комфортабельную» одиночную камеру рядом с поварней, где он провел еще 9 лет.

Указом Александра I от 2 апреля 1801 г. бывшему кошевому было «даровано прощение» и право по своему желанию выбрать место жительства. Калнышевскому к тому времени исполнилось 110 лет, из которых последние 25 лет он провел в одиночных камерах монастырской тюрьмы. Бывший кошевой совсем ослеп и не захотел покидать монастырь. Через 2 года он там скончался.

Лишь небольшая часть запорожской старшины получила офицерские звания и осталась служить Потемкину. В их числе были и члены делегации Войска, находившиеся в момент разгрома Сечи в Петербурге. Позже Антон Головатый рассказывал, что его внезапно вызвали к Светлейшему. Потемкин, встретив Антона, сказал: «Все кончено. Текелли доносит, что исполнил поручение. Пропала ваше Сечь». Пораженный услышанным, Головатый, не помня себя, запальчиво возразил: «Пропали же и вы, ваша светлость!» «Что ты врешь?» — закричал Потемкин, и при этом так взглянул на Головатого, что тот, по его словам, «на лице его ясно прочел мой маршрут в Сибирь и потому крепко струсил; надо было посмешить смягчить гнев всемогущего вельможи и я, несмотря на сильную горесть, поразившую меня, скоро нашелся и отвечал ему: „Вы же, батьку, вписаны у нас казаком; так коли Сечь уничтожена, то и ваше казачество кончилось“». На что Потемкин сердито ответил: «То-то же, ври, да не завирайся!» Вскоре Головатый получил чин поручика и был направлен в Новую Россию.

Оставим в стороне моральную сторону расправы над запорожцами и рассмотрим вопрос лишь с точки зрения государственных интересов России. Тут можно лишь повторить знаменитую фразу Талейрана: «Это хуже, чем преступление, это — ошибка».

Вполне допускаю, что если бы на границе России жили мирные соседи, и Екатерина II не собиралась бы больше воевать, сложившаяся ситуация имела бы хоть какое-то оправдание. Но, увы, и Екатерина, и Потемкин готовились к новой войне и в то же время ради сиюминутных выгод лишились храброго и сильного союзника.

Однако не будем судить Екатерину и Потемкина слишком строго. Не будем забывать, что они находились поистине в экстремальной ситуации. Малейшая ошибка в крымских делах — и неизбежна новая война с турками. Не будем забывать, что с 1764 г. по 1793 г. значительные силы русской армии будут находиться в Польше и вести там войну с буйным панством.

Наконец, и Екатерина, и Потемкин были крайне напуганы крестьянско-казацкой войной Емельяна Пугачева. Все эти факторы неизбежно повлияли на решение императрицы в отношении Сечи.

В Сечи бытовало древнее предание. Однажды все лето стояла страшная жара, все поля погорели, все выгорело до последней былинки. Старики-казаки заявили, что дожди крадут ведьмы. Запорожцы схватили двух старух, «и як их пришпарили Сечовики, сами воны и повинились, а як стали их топить в речце, одна, утопаючи, и закричала:

— От же, вы, Запороженьки, губите нас, баб: сгубить и вас самих баба!

Воно так и вышло теперь по заклятью вражой ведьмы: Царица Катерина разорила Запорожьсоее гнездо — Сечь».[264]

Глава 23 Запорожцы за Дунаем

Как я уже говорил, запорожское казачество не было однородным — были богатые и бедные — но это было последнее в составе Российской империи вольное казачество. Екатерина же превратила земли запорожцев в помещичьи владения. М. К. Любавский писал: «Немедленно после разрушения Сечи в 1775 г. запорожские земли стали раздаваться чиновникам, штаб? и обер-офицерам. Условия получения земель были очень выгодные: на 10 лет давалась льгота от всех повинностей, в течение этого времени владельцы должны были заселить свои участки с таким минимумом, чтобы на каждые 1500 десятин приходилось по 13 дворов. Величина участков колебалась от 1500 до 120 000 десятин. Впрочем, были такие лица, которые получали по нескольку десятков тысяч десятин и даже больше, а Сечь, переименованная в село Покровское, была пожалована при 200 тыс. десятин тогдашнему генерал-прокурору князю А. А. Вяземскому. Эти 200 тыс. десятин были заселены 3000 душ крестьян и впоследствии проданы наследникам князя Вяземского еврею Штиглицу, нажившему колоссальные суммы денег от содержания соляных озер в Тавриде. По истечении 10 лет заселенные земли обращались в собственность новых владельцев».[265]