Читать книгу "Трибунал - Свен Хассель"

С немецко-финской стороны взлетают ракеты всех цветов. Там явно обеспокоены неистовой стрельбой на стороне русских.

Старик заряжает ракетницу. Ракета с глухим хлопком взлетает в небо, вспыхивает пятиконечной звездой, медленно опускается и гаснет над лесом.

— Дошли до своих! — устало бормочет Старик.

Мы неуверенно идем по неровной земле, оружие у нас наготове, все чувства обострены. Последний краткий отрезок пути зачастую оказывается самым опасным.

Я кубарем валюсь в соединительную траншею и вывихиваю при падении плечевой сустав. Несмотря на боль, хватаюсь за автомат. Уже случалось, что люди радостно спрыгивали в траншею противника.

Наше отделение встречается с занимающей траншею ротой финских егерей. Ее командир, молодой, худощавый старший лейтенант с Крестом Маннергейма[120]на шее, приветствует нас и угощает сигаретами из личного запаса. Грязный, бородатый лейтенант, с виду пятидесятилетний, хотя ему, возможно, еще нет двадцати, приносит водку и пиво.

Едва мы присели, раздаются свист и грохот, и вся позиция содрогается, будто при землетрясении.

— Народные мстители, — улыбается кавалер Креста Маннергейма, протягивая Старику бутылку водки. — Они никогда не промахиваются. В нас летит все, кроме кухонных раковин, всякий раз, когда прорывается отряд партизан.

Уже сонные, мы подходим к отведенным нам квартирам в тылу. Кто-то говорит, что для нас приготовлена сауна, но нам все равно. У нас только одно желание. Улечься спать.

Уже давно рассвело, когда наконец мы поднимаемся на свои усталые ноги. Спали мы так крепко, что не слышали воздушного налета, оставившего половину деревни в развалинах.

Порта готовит картофельное пюре с маленькими кубиками свинины. Добавляет туда масла. Это не настоящее масло, а прогорклый маргарин, но нам все равно. Мы едим, как люди, готовящиеся к семи годам голода.

Орудийная стрельба слышится далеким погромыхиванием.

— Вот так я бываю самим собой, — говорит Порта, с наслаждением потягиваясь. Живот у него выпирает, словно у беременной на девятом месяце, и его раздражает, что он больше не может проглотить ни ложки еды. Наконец-то он сыт. По горло.

— Кофе кто-нибудь хочет? — спрашивает Порта, поднимаясь на ноги.

Как только кофе готов, и мы расслабляемся в свете коптилок, распахивается дверь, и в облаке снега входит гауптфельдфебель Гофман.

— Черт, как холодно, — говорит он, согревая дыханием руки. — Найдется для меня чашка кофе?

Гофман отпивает несколько глотков и бранится, обжегши язык. Быстро оглядывает нас. Делает еще глоток. Потом достает из рукава лист бумаги и протягивает Старику.

— Выход через два часа! Вас будет прикрывать артиллерия!

Все разговоры прекращаются. Кажется, что под низким потолком комнаты пролетел ангел смерти. Мы не верим своим ушам.

Гофман, сощурясь, наблюдает за нами. Как бы случайно передвигает кобуру вперед.

— К чертовой матери! — кричит, побагровев, Порта. — Мы имеем право на два дня отдыха после полуторамесячного похода!

— Никаких прав вы не имеете, — отвечает Гофман. — Приказ пришел сверху. Оберст Хинка жаловался. И не переставал жаловаться, пока ему не пригрозили трибуналом!

— А как же отделение? У нас недостает людей! — спрашивает Старик. — Я никак не могу идти за линию фронта с девятью людьми. А мой заместитель, Барселона Блом, лежит в госпитале, у него тяжелое ранение лица!

— Об этом не беспокойся, — сухо говорит Гофман. — Армия заботится о таких вещах. Твое пополнение уже здесь. Вы будете самым смешанным отделением, какое только существовало. Среди вас будут русские, лопари и финны. Грузовики будут здесь через два часа, чтобы вы не утомлялись, они остановятся прямо у двери. Hals und Beinbruch[121]! — говорит он и выходит за дверь.

— Такие вещи могут заставить человека молиться, чтобы ему оторвало ногу, — кричит Порта, дрожа от ярости. — Тогда будешь уже твердо знать, что больше не придется ходить по глуши, где полно партизан.

— Ногу? Спятил?! — кричит Малыш. — Как тогда убегать, когда за тобой гонятся с дубинками и синими огнями полицейские из участка на Давидштрассе? Руку! Вот это годится! С одной рукой стрелять из автомата не сможешь! Понятно?

— Руку хуже, — говорит Грегор. — Что делать деятельному человеку с одной рукой?

— Получать пенсию до конца жизни, — говорит Старик, — если руку он оставил здесь!

— Ты ничего не получишь, если мы проиграем войну, — уверяет его Порта, — даже если оставишь здесь обе руки.

Мы принимаемся собирать снаряжение и едва заканчиваем, как у двери уже стоят грузовики.

Снег валит так густо, что почти ничего не разглядеть, но это нам на руку при переходе линии фронта. В такую ночь наблюдателям приходится нелегко.

У Малыша осложнения со служебной собакой. Она не хочет идти. Рычит и скалит зубы. Приходится поднимать ее в грузовик.

— Вполне понятно ее нежелание, — говорит Порта, поглаживая собаку. — Кому охота возвращаться в Советский Союз?

Главный механик Вольф стоит, прислонясь к дереву, и наблюдает за нами с усмешкой.

— Вчера ночью мне снилось, что тебя разорвало надвое! — кричит он Порте, когда грузовики трогаются.

После того как он скрылся из виду, мы еще долго слышим его смех.

Грузовики поворачивают на Салу. Мы знаем, куда едем. На Заполярный фронт!

Мы засыпаем, не доехав до линии фронта, и валимся друг на друга, когда грузовик тормозит.

Тут нас принимают солдаты из финского женского батальона. Они молча смотрят, как мы переползаем через бруствер траншеи и под колючей проволокой.

Наискосок от нас злобно строчит пулемет. В небо взлетает ракета и медленно опускается к земле.

Мы ждем, тихо, как мыши, пока она не погаснет.

КОНЕЦ