Читать книгу "Пульт мертвеца - Тимоти Зан"

И где-то в этом круговороте капитала, людей и информации затерялось, почти забылось что-то очень важное — чистая, незамутнённая, почти детская радость от удачно проведенного эксперимента. На смену пришло очень чёткое, ясное и страшное осознание того, что ты являешься частью какой-то важной, значительной проблемы, измеряемой человеческими жизнями.

Доктор Айзенштадт тоже ощущал эту потерю, хотя ни за что не признался бы в этом вслух. Большинство же остальных ничего подобного не чувствовали — для них это всегда было олицетворением технического прогресса.

Дом, на поиски которого я отправился, располагался внутри пространства, ограниченного самым первым забором, воздвигнутым Службой безопасности. Он был окружен чем-то, что походило на небольшой садик.

Пастырь Эдамс, сидя на коленях перед тремя какими-то растениями с полметра высотой, окучивал их небольшой мотыжкой. Когда я появился из-за угла, он бросил на меня полный недружелюбия и обиды взгляд, не сумев спрятать свои чувства из-за моего внезапного появления. Словом, так смотрят на непрошеных гостей.

— Мистер Бенедар, — кивнул он, его голос звучал, как обычно, хотя и чуть более напряжённо.

— Добрый день, пастырь Эдамс, — кивнул я в ответ, изо всех сил стараясь устоять перед наплывом сильных чувств, исходивших от него. — Прошу прощения, что нарушил ваше уединение…

— Теперь мне только и осталось, что уединение, — ответил он. В его голосе явственно звучала ирония — броня, которой он пытался защититься.

— Это дает вам представление о том, как должны себя чувствовать монахи, — предположил я. — Еще одна вспышка чувств. — Вы ведь когда-то хотели пойти в монахи.

Он тихонько хмыкнул, слой брони стал тонким, как бумага. Этот человек не был создан для злобы и недоверия.

— Я забыл, как трудно бывает сохранять свои мысли только для себя в присутствии Смотрителя, — вздохнул он. — Хорошее напоминание о том, что с Богом всегда нужно оставаться открытым.

Глядя на Эдамса, я чувствовал переполнявшую его боль.

— Простите меня… за всё.

Он ответил мне улыбкой, в которой были и радость, и горечь.

— Вы имеете в виду то, что участвовали в Развенчании Божественного Нимба и доказали всем, что это ложь?

Я опешил от такой прямолинейности.

— Это ошибка, пастырь Эдамс, ошибка. Не ложь.

Он поморщился.

— Ошибка? Весь последний месяц я только об этом и думаю. В конце концов, мы оба знаем, что Божественный Нимб не был бы тем, чем стал, без того мистического очарования, которое мы ему придали.

— В этом вас никто не обвиняет. Хотя… в тот раз, в самый первый раз, когда мы встретились и потом беседовали, мне не раз хотелось отыскать в вас хоть что-то, доказывающее, что вы делаете это лишь из эгоизма. Ни я, ни Каландра так ничего и не обнаружили.

Он криво улыбнулся.

— Каландра никогда по-настоящему не доверяла нам, не так ли?

Я вспомнил наш разговор с Каландрой, когда она призналась мне, что потеряла веру, и попыталась объяснить, по каким причинам это произошло.

— Сейчас ей особенно тяжело довериться кому бы то ни было, — сказал я.

Он кивнул.

— Полагаю, для того, чтобы ее понять, необходимо представить себя на месте Смотрителя после смерти Дар Мопина. — Он опустил глаза и ткнул своей мотыжкой в одно из растений. — Вам что-нибудь известно об этих растениях, Джилид? — спросил он. — Это толстолисты.

Мне ни о чем не говорило это название.

— Вы не из них делаете свои замечательные приправы?

Он кивнул.

— Я нашел их неподалёку от ограды, когда доктор Айзенштадт и его команда решили, что я им больше не нужен, и меня поселили здесь. Трудно рассчитывать на хороший урожай, когда разводишь их, никак не угадаешь. Они открылись нам сразу, стоило лишь отведать их вкус. — Он показал на пять толстых, скорее походивших на блины, чем на листья, образований сине-зеленого цвета, увенчивающих каждое из растений. — В этих коробочках и находится то, из чего мы делаем наши приправы, — объяснял он. — С наступлением зимы все питательные вещества и витамины собираются в них. Сейчас этот процесс уже завершился, само растение превращается в пустой стебель, обреченный на гибель, а первый зимний ветер раскрывает коробочки и разносит семена. И наибольшую трудность для того, кто разводит их, составляет уловить момент, когда коробочки полностью вызреют, но при этом не передержать, иначе ветер уничтожит весь урожай.

Я глядел на растение, понимая суть аналогии.

— Вероятно, пришло время разлететься по всему свету и для Искателей, — предположил я.

— Дело не в этом, — вздохнул он, — а в том, что далеко не все дадут всходы. Они ещё очень и очень молоды, во всяком случае, большинство из них, чтобы суметь противостоять всем тяготам, ожидающим их.

— Ну, не тяжелее, чем было нам при Аароне Валааме Дар Мопине, — возразил я, внезапно рассердившись на Эдамса за его капитулянтскую позицию. — Ведь Смотрители расценивались не иначе, как скрытые предатели, на большей части Патри и в колониях в течение почти двух десятилетий. Но мы выжили.

Он горестно усмехнулся.

— Вы были древними и устоявшимися, сумели мужественно встретить подозрительность и ненависть. Мы молоды и не готовы к тому, что нас подвергнут осмеянию. А чему, по-вашему, дух человеческий лучше способен противостоять?

Я знал ответ. Очень хорошо знал, даже слишком хорошо.

— Не следует недооценивать их, — вместо ответа сказал я. — Они могут оказаться куда мужественней, чем вам кажется.

Он скользнул взглядом по ограждению.

— Я должен быть там, с ними, — негромко сказал он. — Готовить их к тому, что их ожидает.

Я вздохнул.

— Здесь вы можете оказаться гораздо ценнее.

Он пожал плечами.

— Я вообще никому не нужен. Мне кажется, пастырь Загора… — он замолчал, видимо осознав, хоть и с опозданием, смысл моих слов. — С ней что-нибудь произошло?

— Нет, ничего. Она вовсю трудится на поприще контактов и, кажется, уже вполне приспособилась к ним.

Он нахмурился.

— Нет необходимости одной тянуть эту лямку, — проворчал он. — Моё сердце и голова уже в порядке, и я вполне могу взять на себя часть контактов, чтобы разгрузить её хоть немного.

— Я понимаю, сэр. Именно поэтому и обращаюсь к вам с просьбой обеспечить для меня контакт с гремучниками.

Он насторожился. Потом им овладело любопытство.

— Почему я?

— Потому что я не имею права обращаться к пастырю Загоре. — Мне было не очень приятно признаваться в этом. — Вы не знаете, что сейчас происходит?

Его лоб слегка наморщился.