Читать книгу "Живи! - Владимир Данихнов"

Это не прежний Жоржи — другой. Он кажется сильнее, выше; ему уступают дорогу, а он возвышается среди толпы горным кряжем над равниной. Огромный, могучий, с бешеным взглядом и упрямой складкой между бровей.

Я крепче сжимаю Иринкину ладошку: мы вместе, до последнего — вместе.

— Жоржи, да как ты не понимаешь! — Алекс наливается дурной кровью. — Идиоты, как вы все не понимаете? Этот человек — убийца! Он убил… он убил меня!!

— Ты — убийца! — обвиняюще кричит Жоржи. — И лжец! Зачем ты, сволочь… зачем ты Йозефа!.. — Голос его срывается. — Вы чокнутые! Вы — бешеные собаки! Зло, в тысячу раз худшее, чем игра!

Людям не до меня: они переводят глаза с охотников на пришлого толстяка. Даже не помышляя о том, чтобы незаметно скрыться, я ищу островки болезни в кипящем водовороте.

Их нет: я вылечил каждого. Отдал долги.

— Докажи! — побагровев, орет Алекс.

— Кроме тебя, некому! Забыл, как целился мне в спину?

— Что?! — взвизгивает Кори. — Тебе? Ах, сука! — и начинает продвигаться к охотнику.

Толпа — гигантская амеба — бурлит, выкидывая ложноножки. Делится на тех, кто «за», и тех, кто «против». Шумит невнятной разноголосицей — вторым столпотворением Вавилонским.

И кто-то уже пытается отобрать у охотников ружья. Те, сбившись в кучу, отбиваются прикладами. Кори вдруг оказывается нос к носу с Алексом, хватает за куртку.

— Во всём виноваты целители, Кори… — бормочет, оправдываясь, Алекс, но его никто не слушает. — Этот гад выкинул из окна девчонку, а меня… меня он убил.

Кори вцепляется охотнику в горло.

Раздается выстрел. Кори сползает на землю, в глазах его стынет удивление.

— Он приказал мне умереть! — хрипит Алекс. — Понимаете?

Люди отшатываются: в руках охотника измазанный кровью пистолет.

— Вы же знаете их дурацкую присказку: живите. А он сказал: умри! — Алекс обводит толпу затравленным взглядом. — Но я выжил! Выжил! Я что, похож на мертвого? Ха!

— Владик… — шепчет Иринка. — Это правда? Ты сказал ему…

Я не отвечаю. С Алексом творится что-то дикое, последние остатки человечности слезают с него лопнувшей шкурой. Зверь по имени Алекс убил своего друга Кори. И не заметил этого.

— Вы думаете, целители лечат? — беснуется охотник. — Нет! Обман! Им нужно ваше доверие, чтобы вы пошли за ними как бездумное стадо! Пошли на убой. Они играют вашими жизнями, и если их не остановить!..

— У тебя мертвая душа, — произносит Жоржи. Его зычный голос разносится над площадью. — Мертвецы не должны жить среди людей. — Он достает из-под полы обрез. Вспышка. Грохот. Кислый запах пороха.

Неимоверным усилием Алекс удерживается на ногах. Из развороченной груди хлещет кровь, но губы кривятся в ядовитой усмешке.

— Ну, теперь-то понимаете?! — кричит он. — А я не понимаю! Что же умерло во мне, раз я жив?

Люди молчат, объятые суеверным ужасом. Жоржи торопливо перезаряжает обрез. Кори слабо шевелится — живой, слава богу! — и мне чудится его постоянное «что?».

— Ты приказал ему умереть, Влад? — не глядя на меня, спрашивает Жоржи. — Почему?

— Да, — отвечаю, запинаясь на каждом слове. — Они чуть не линчевали меня. Я… испугался, выхода не было, и я пообещал наседающей толпе… смерть. Они не поверили. Видит бог, я не хотел убивать… Да, я сказал: «умри», но не смог до конца захотеть этого. Иначе б Алекс не стоял здесь. Но ты прав, Жоржи, я… кажется, я убил его душу.

— Это не Алекс. Это чужак. Тень!

Выстрел из обреза сносит охотнику полголовы.

— Я Алекс… — силится выговорить чудовище, в горле его клокочет, речь становится неразборчивой. Пистолет во вскинутой руке прыгает вверх-вниз.

Жоржи проламывается ему навстречу и… не успевает.

Алекс стреляет.

В меня. В нас. В Иринку.

Когда человек умирает не от игры, на подоконнике ставят свечу.

— Чужа-ак! — летит над людским половодьем, захлестывает, опрокидывает грозной волной. — Бе-ей!

Потом я узнаю, как пришедшая в себя толпа расправилась с охотниками, которые уже бросили оружие. Алекса растоптали на моих глазах, и, казалось, я корчился в агонии вместе с ним, ведь именно я, пусть и другой я, сделал его таким…

Всё это будет после. Сейчас я держу на руках Иринку с простреленной грудью, она тяжело дышит и отплевывается кровью, а я… я шепчу бесполезное: живи, живи, живи…

Источник пуст.

Я не спасу ее.

Потом я узнаю многое. Как окружившая нас толпа повторяла безумным заклинанием одно только слово: живи! Как заходились в лае бродячие псы: живи! И с веток, карнизов и крыш чирикали птицы: живи! Весь Миргород уговаривал Иринку жить.

Я смотрел на нее, только на нее, бледную, безумно красивую и умолял:

— Живи.

«Живи», — шептал ветер, «живи», — сияло солнце.

— Пожалуйста, живи, — уговаривал я.

И ко мне присоединялись всё новые и новые голоса.

Эти последние минуты тянулись как в бреду, не желая заканчиваться. Но вот дурной сон развеялся: клочья ненависти, злобы, отчаяния — черные, последние, растаяли без следа. Люди улыбались друг другу. Я исцелился сам и вылечил их. И вот что странно: я лечил не души, это выше моих сил, но люди сами поняли что-то, потянулись к новому, светлому…

И под ладонями, послушная человеческой воле, срасталась ужасная рана.

…медленно, слишком медленно…

— Живи, Иринка!!!

* * *

Я сплю и чувствую: кто-то смотрит на меня. Очнувшись от дремы, долго не могу понять: что же меня разбудило. Или мне только чудится, что я проснулся? Встаю и вижу… на подоконнике, легкая и полупрозрачная, как кисейные занавески, сидит Марийка. За окном — ночь, за окном — близкий рассвет и притихший от случившегося за день город.

Мне снится, что я проснулся…

— Привет, Влад.

— Твои волосы… что случилось? — Я гляжу на седые пряди, тонкие руки, невесомое тело. Марийки нет, я разговариваю с призраком.

— Ничего, — улыбается она. — Просто однажды я умерла. Не будем об этом.

— Ты зашла попрощаться?

— Я пришла передать тебе кое-что, от Савелия. Ведь лечить ты больше не сможешь.

— Ты встретила этого ненормального русского?

— Он нормальный, хотя это неважно. Я не встретила его.

— Не понимаю…

— И не надо, Влад.

— Скажи… ты превратилась в голубку. Ожила…

— Нет, я не ожила. И здесь — не совсем я. Мы ушли.

Грустно: опять встреча с Марийкой, я снова догнал ее. Чтобы на этот раз проститься навсегда.