Читать книгу "Есть, господин президент! - Лев Гурский"

– Ну наконец-то, – сказала я Максу. – Я уж думала, тебя отвели в ваши подвалы и расстреляли… Есть новости?

– Не без того, – ответил Лаптев. На его лице появилось новое выражение: такого я прежде не видела. – Наш генерал наехал на меня по полной программе. Он, Яночка, всегда любит поорать, но сегодня был как-то особенно в голосе. Объявил, что останавливает операцию, а меня отправляет в принудительный отпуск на неделю.

– А как же таинственный Заказчик? а пирожные? а секрет книги? а кто приходил к Адаму Васильевичу? Мы ведь еще ничего толком не узнали! – оторопела я. За три с половиной дня я успела привязаться и к нашей игре в казаки-разбойники, и к разумному Максу. – Это значит – все, финиш, гейм овер?

– Это всего лишь значит, – объяснил мне Лаптев, – что генерал снимает с себя всю ответственность. И перекладывает ее на меня.

Глава тридцатаяКруг замыкается (Иван)

– У нас есть что есть? – спросил я у Софьи Андреевны.

– То есть есть в смысле есть? – уточнила секретарша. Какой-нибудь иностранец не понял бы из нашего диалога ни

черта, подумал я вдруг и развеселился. Русский язык богат на такие проделки. Тысячи раз я машинально пробегал мимо них, даже не фиксируя в сознании, и вот теперь внезапно обнаружил, как будто впервые: внутри маленького слова «есть» на разных полочках хранится много значений. Взять хотя бы мою излюбленную армейскую формулу – «Есть, господин президент!» Пока запятая разделяет первые два слова, смысл один. Я, подчиненный, объявляю главе государства о готовности исполнить приказ. Убери запятую – и расклад иной: теперь мы просто сообщаем миру, что и у нас, как в других порядочных странах, завелся свой президент, please! А уж если мы не только выкинем запятую, но и заменим именительный падеж винительным, сразу начинает попахивать политической статьей УК РФ. Ибо налицо неконституционный призыв к свержению законного главы государства путем его насильственного съедения.

Да уж, усмехнулся я про себя, товарищ Иосиф Виссарионович Сталин был совсем не дурак, когда упирался рогом в вопросы языкознания. Генералиссимус больше всего боялся, что его схавают товарищи по партии. А его прибрала беспартийная старуха с косой – и даже надкусывать жесткого старика не стала…

– То есть есть в смысле пожрать, – дообъяснил я Худяковой. – Ну там шашлыка по-карски или севрюжины с хреном… Нет?

– Ой, извините, Иван Николаевич! – огорчилась секретарша. – Я не знала, что вы сегодня будете тут обедать. Даже колбасы сейчас никакой нет. Может, приготовить вам бутерброды с сыром?

По правде говоря, я сам приучил Софью Андреевну не делать капитальных запасов – максимум на легкий утренний перекус, если я ночую у себя в кабинете. Обедать я все равно хожу в нашу столовую: цены там мизерные, как при советской власти, а качество еды – как в лучших заведениях Парижа. Но сегодня мне, боюсь, нормального человеческого перерыва на обед не светит.

– Не надо с сыром. – Я принял решение. – Мы поступим проще. Будем, что называется, ближе к народу. Погодин ведь тут, в приемной? Передайте ему, пусть сгоняет в Александровский сад нам за пиццей. Пускай не жмется, возьмет подороже, и ничего, если постоит в очереди. Заодно и избиратели, скажите ему, оценят, что политик федерального значения лопает фаст-фуд, как простое чмо.

Дело было не столько в пицце или в Тиме, сколько в груде книг и ворохе бумажек, которые Тима вместе с Органоном доставили из кондитерской. Разбираться в этом мне еще не меньше получаса. Не хочу, чтоб лидер «Почвы» все это время ерзал у меня под дверью. От безделия в голове, даже Погодинской, начинают заводиться мысли, а это вредно. Эдак черт знает до чего додуматься можно.

Обстоятельства мои были, увы, неутешительны. Первых же трех минут разбора трофеев мне хватило, чтобы понять: ничего похожего на кулинарную книгу Парацельса у Черкашиных нет. Вообще книжек древнее той же Елены Молоховец у них не водится. В припадке кретинского усердия Органон натащил мне кучу изданий середины прошлого века. Среди них был даже огромный том «Сладких радостей Востока», выдавленных шрифтом Брайля, и я тогда еле удержался, чтобы не запустить этой камасутрой для слепых в самого ублюдка.

Никаких следов средневековья в кондитерской мои посланцы не обнаружили. Все тамошние рецепты, если и имелись, то в виде рукописных каракулей – каждая буква сантиметра два в высоту – на обычных клетчатых тетрадных листках. Но и среди этих каракулей я не нашел даже намека на любимое лакомство фюрера. Единственным бумажным доказательством того, что «парацельсы с изюмом» испечены Черкашиными, а не, к примеру, марсианами, оставался заполненный ценник с названием. Всего же, судя по ценникам, у кондитеров с Шаболовки в ассортименте свыше полусотни видов всяких тортов и пирожных.

Во мне проснулась неприязнь к частным предпринимателям как к классу. Напридумывали тут с три короба! В госкондитерских моего детства имелось всего десяток разновидностей сладкого, зато на каждую кулинарную единицу наверняка приходились кучи ГОСТов, реестров, спецификаций, утвержденных в дюжине инстанций. А чтобы так запросто, внаглую, испечь шедевр и выставить на продажу – низзя, Большой Брат все видит и грозит пальцем. Инициативу тогда не запрещали лишь дедам-бабкам, притом исключительно в сказке «Колобок». Но и там готовое изделие не докатывалось до прилавка.

Я сделал пару глубоких вдохов-выдохов и продолжил поиски. Однако судьбоносных находок все не было. Разве что несколько раз среди черкашинских каракуль мне попалось слово из двух букв «ЯШ» – причем один раз возле цифр, похожих на номер мобильного. Этот Яш был не то их лучший клиент, не то самый щедрый кредитор, не то ангел, не то «крыша». А может, все вместе. Хотя ниоткуда не следовало, что Яш может быть как-то связан с Парацельсом, я на всякий случай переписал телефончик. Обилие достоинств само по себе уже недостаток. Чем краше лицо, тем хуже изнанка. Я ведь и сам в детстве был ангелом – до первого привода в милицию. Впрочем, папа с мамой об этом эпизодике так и не узнали…

Уа-уа-уа-уа! В мои детские воспоминания вклинились приглушенные трели сирены «скорой помощи», которые донеслись из служебной комнаты. Звуки издавал не экипаж с красным крестом, приехавший ко мне, а один из двух моих сотовых. Что тоже было странновато: у меня в кабинете подключено несколько стационарных линий – и прямых, и кривых, через приемную. Звони – не хочу.

– Иван, ты подонок, – бубукнул мне в ухо голос из мобилы.

– Подонок однозначно, – легко согласился я. – А давно ли мы с вами перешли на «ты»? И как, если не секрет, вы себя чувствуете?

– Не дождешься. – Мой шеф, все еще Глава Администрации нашего президента, перескочил сразу на второй вопрос, невежливо проигнорировав первый. – Я пока не знаю, как у тебя получился тот фокус, но будь уверен: даром он тебе не пройдет.

– Тогда можете заплатить, – предложил я. – С инвалидов умственного труда я беру недорого… Кстати, вас уже выписали из сумасшедшего дома? Или вы прямо оттуда мне звоните? Кое-кто был, между прочим, сильно расстроен, когда получил ваши факсы. «И этот, – говорит мне, – гордый ум сегодня изнемог». Типа о вас.