Читать книгу "Волга. История главной реки России - Дженет Хартли"

из числа нерусских народов. В Марийской АССР в ноябре 1937 года расстреляли 26 марийских писателей и интеллектуалов[942]. Чувашский поэт Илле Тахти[943] избежал лагерей, но, согласно антологии чувашской поэзии, подвергся «жестоким литературным преследованиям». Его боль отразилась в стихах из его «Хвалебной песни чувашским поэтам» (1925), и разделить ее могут многие:

Чем быть чувашским поэтом,

Лучше быть гниющим бревном,

Сухим пнем срубленного дерева,

Который ветром занесло в болото;

Лучше упасть на землю

И унестись по течению,

Плыть вниз по волнам Волги,

Качаясь и носясь,

А потом снова возродиться

На краю мира[944].

Художники – русские и нерусские – были не в лучшем положении, чем писатели. Волжский немец Яков Вебер испытал значительное влияние Репина в изображении страданий простых людей, включая знаменитых «Бурлаков на Волге» (см. главу 11). В 1920-е и 1930-е годы он написал серию волжских пейзажей, где изображал в том числе и промышленную и торговую деятельность советских городов в стиле соцреализма. «Вечерняя смена», написанная в 1932 году, изображает рабочих, заканчивающих смену и жадно читающих свежие советские газеты… В 1937 году он был репрессирован[945].

В этом ирреальном мире любого могли арестовать, а любой с иностранным именем становился подозреваемым. Борис Гофман, выходец из поволжских немцев-колонистов, работал учителем в Твери (в 1931 году переименованной в Калинин). В 1938 году он был расстрелян как «враг народа», а в 1956 году реабилитирован[946]. В Калининской области с середины XVII века проживали этнические карелы, которые тоже были признаны потенциально нелояльными Советскому государству. В 1930-е годы было арестовано значительное количество советских служащих карельского происхождения – все происходило примерно так же, как и с русскими служащими из Симбирска, о которых шла речь ранее. Вячеслав Домбровский в 1920-е годы занимал руководящие должности в Карельской Автономной Республике; затем его перевели на правительственный пост в Курск, но в 1936 году он вернулся в Калинин и возглавил местное управление НКВД. В сентябре 1937 года его арестовали и расстреляли, а в 1956 году реабилитировали. Петр Рябов в 1920-е годы занимал в Тверской области должности в области, как мы сказали бы сейчас, связей с общественностью (а на языке того времени – занимался «агитацией и пропагандой»). В 1934 году он был первым секретарем райкома в Вышнем Волочке (тоже в Калининской области), а в июне 1937 года стал первым секретарем Калининского областного комитета компартии. В марте 1938 года он был арестован, в 1940 году осужден и предположительно расстрелян. В 1938 году около 140 карелов были арестованы за членство в карельской организации, якобы вступившей в сговор с Финляндией против СССР, и осуждены как «изменники родины и враги народа»[947].

Преследование людей сопровождалось и преследованием религии. Мы уже видели, что атаки на церкви и мечети во многом отвращали крестьян от коллективизации. Религия никогда не подвергалась в СССР официальному запрету, но за верующими пристально следили, а религиозные общины – христианские и нехристианские – подлежали официальной регистрации, а имена членов этих общин фиксировались. В 1930-е годы многие церкви в СССР были разрушены. На Волге находились многие крупные православные монастыри – частично потому, что церковь сыграла в свое время большую роль в заселении приволжских территорий, а частично в связи с тем, что преуспевающие коммерсанты из поволжских городов строили часовни и церкви на собственные деньги. Особенно известен числом и красотой церквей был Ярославль. В 1930-е годы в городе снесли 27 церквей, включая Успенский собор[948].

В Татарской АССР количество действующих церквей к 1930 году снизилось с 802 до 495[949]. Монастыри становились школами и больницами или же оставались бесхозными. В 1915 году в монастыре святой Параскевы в 30 километрах от Саратова было 600 монахинь и послушниц. В 1918 году он стал базой Красной армии, затем военным госпиталем, где монахини работали медсестрами, а потом – главным зданием колхоза (с 1991 года снова церковь)[950]. Мечети тоже закрывались и переоборудовались для других нужд. В Татарской АССР в 1940-е годы осталось только 16 официальных мечетей и 25 неофициальных; в 1956 году оставалось лишь 11 официальных. В Куйбышевской области (бывшая Самарская) в 1963 году работало только 14 мечетей[951]. В астраханских архивах до сих пор хранятся описи, составленные в монастырях и церквях перед их закрытием. Однако в Астраханской области достаточно терпимо относились к нерусским верующим. Например, в 1924 году персам разрешили провести религиозное шествие, хотя «проведение религиозных обрядов на улицах» должно было контролироваться властями[952].

Государство с подозрением относилось и к религиозным лидерам – христианам и нехристианам, православным и неправославным. В Калининской области арестовали десять православных священников из карельских деревень: шестерых расстреляли, а остальных приговорили к 10 годам лагерей[953]. В Горьковской (бывшей Нижегородской) области в 1937 году арестовали двух братьев-священников Сергея и Ивана Борисовых (род. в 1887 и 1896 гг.); первого в январе 1938 года расстреляли, второго приговорили к 10 годам лагерей. В 1948 году он скончался[954]. На территории Татарской АССР были арестованы В. И. Несмелов и Н. В. Петров, бывшие профессора Казанской духовной семинарии, и епископы Иосиф и Нектарий. В Раифском монастыре было 44 монаха, из них шестерых арестовали за антисоветскую деятельность. Подсчитано, что с 1917 по 1923 год советское государство казнило 28 православных епископов и около 1200 священников; согласно церковным архивам, в 1937–1938 годы расстреляно было более 100 тысяч священников[955]. В Казани преследовали и мусульманских священнослужителей: арестованы были муллы, предположительно проводившие службы в нелегальных мечетях, некоторых расстреляли. Всего в Татарской АССР репрессиям подверглись 234 священнослужителя христианской и нехристианских религий[956].

Приговоренных к принудительному труду высылали как можно дальше, чаще всего в сибирские лагеря. Но многие заключенные оставались в тюрьмах в Поволжье. Свияжск у слияния Волги и Свияги возник вокруг крепости, Успенского собора и Свияжского монастыря. В 1930-е годы в административных зданиях монастыря находилась тюрьма для психически больных. Раифский монастырь под Казанью в 1930-е годы превратился в трудовой лагерь. Заключенных отсюда возили на принудительный труд по строительству ГЭС и каналов на Волге (об этом речь пойдет в главе 17) до и после Второй мировой войны.

Семьи и родственники «врагов народа» тоже подвергались наказанию. «У стен есть уши», – говорила мать саратовцу Николаю Семенову в детстве, после того как его двух братьев арестовали. Их фотографии она вынула из альбомов[957]. Одно устное свидетельство из Казани показывает как страдания детей арестованных, так и абсурдность обращения с ними местных властей. Гюзель Ибрагимова была дочерью татарского писателя Гумера Галиева. Ее отца арестовали дважды: в 1937 году его приговорили к 10 годам в печально известном Норильском трудовом лагере на Крайнем Севере; в 1947 году он вернулся в Казань, но через два года был снова арестован и сослан в Красноярск, где и умер. Мать Гюзели, Суфхари Биктогирова, в 1937 году была арестована как «член семьи врагов народа» и провела пять лет в Сиблаге в Сибири, вернувшись в Казань лишь в 1943 году. Гюзели на момент ареста матери было два года, и ее вместе с сестрой сначала отправили