Читать книгу "Вершины и пропасти - Софья Валерьевна Ролдугина"

раздавался хруст…

«Колеблется, – поняла Фог. – Что же ему посулил лорга… или он надеется протянуть немного время, а там и спасение недалеко?»

Ей стало не по себе.

– Что-то вы как одичалые… дети, – вздохнула Эсхейд, устало перекидывая растрепавшуюся косу через плечо и приглаживая выбившиеся из плетения пряди. – Не надо ни пыток, ни ядов. Сейчас мой супруг закончит пользовать раны и придёт сюда, а там уж молчи – не молчи, а все секреты наружу выйдут. Мастер он у меня головы морочить… Вот только боюсь, что он после битвы слишком устал, а потому может ненароком из человека слабоумного сделать. Так что ты б сам лучше заговорил, Биргир, – добавила она. – Ты учёный муж; мудрость твоя прославлена, и я сама, бывало, к тебе за советом ездила… Печально было бы видеть, как ты пускаешь слюни и тетешкаешься, как младенец, – качнула она головой. – Так что говори; я же могу пообещать: что б ты ни сказал, я сама тебя жизни не лишу – и другим не позволю. В память о старой дружбе.

– Не было никакой дружбы, – хрипло ответил Биргир, избегая поднимать на неё взгляд.

– У тебя, может, и не было, – ответила Эсхейд спокойно, не спуская с него глаз. – А у меня была.

Он сглотнул; прикусил губу; выдохнул коротко… и начал рассказывать.

Всё это началось не двадцать и даже не тридцать лет назад, а куда раньше. Ещё при том лорге, который приходился нынешнему, Захаиру, прадедом и кимортов в целом привечал. Но не всех и не всегда; была у него любовница из Шимры, которая не сошлась характерами с одним из кимортов в столице. Затем случился пожар – едва полгорода не выгорело, а обвинили отчего-то того самого киморта, и вскоре он уехал прочь вместе с многими и многими своими товарищами.

А после и вовсе, как говорили, сгинул.

Любовница лорги покрутилась в столице ещё несколько лет, но потом, когда тот погрузнел и обрюзг от частых пиров, тоже исчезла. А когда лорга умер, то к власти пришёл его сын – и уж он-то кимортов на дух не выносил; даже пытался избавиться от статуй Брайны, но не вышло. Он был изворотливым, мстительным, злопамятным… и ещё дотошным в том, что касалось истребления врагов и тех, кто метил на престол. Любой, кто вызывал недовольство правителя, рано или поздно исчезал; никто не мог рассчитывать на милосердие – ни старый соратник, ни доблестный воин, ни искусный мастер, ни молодая любовница, ни сын-наследник, только что женившийся. Как раз в то время стало меньше становиться кимортов на севере: якобы одарённые дети отчего-то рождались реже, да и эстры – вот удивительно – почти не заглядывали в эти края, странствуя по миру.

А ещё именно тогда на юге начали особенно цениться белокожие и светловолосые рабы.

Или рыжие; рыжие даже больше.

Шло время. Лорга старел, но оставался удивительно крепким. Люди шептались, что он-де хоть и гонит кудесников из столицы, а всё же не брезгует чудесами, чтобы сохранять здоровье и силы. Врали или нет, но он и впрямь до самого конца оставался бодрым: последнюю жену – мать Эсхейд – взял за себя уже в восемьдесят лет с гаком, каждое утро упражнялся с огромным мечом, который много позже перешёл к Кальву-оглобле, и любил объезжать норовистых гурнов… Однако же до ста лорга не дожил, умер внезапно, прямо на пиру – и тем вверг страну в пучину двадцатилетней смуты.

Смуты, из которой вышел победителем не один из его сыновей, изворотливых, жестоких и беспощадных, а внук, Захаир. Тот, на кого никто не ставил; угрюмец и молчун, выросший без отца… Многие слышали, что у Захаира-де был тайный союзник, но никто не ожидал, что этим союзником окажется женщина.

Киморт из Шимры.

– Впервые я увидел её лет двадцать тому назад, – криво улыбнулся Биргир. – Случайно. Она выходила из покоев Захаира, заметила меня и прижала палец к губам… к моим. И я онемел дня на три. Позже мне не раз доводилось ей прислуживать, выполнять небольшие поручения в обмен на щедрое вознаграждение. Знаешь, чем она платила, Эсхейд? Морт-мечами. По десятку за одного киморта-ребёнка; по полдесятка – за мёртвого эстру. Чем ей эстры не угодили, я сам не спрашивал, но от кое-кого другого слышал, что она искала свою наставницу… уж не знаю, нашла или нет.

Эсхейд кивнула рассеянно, поглаживая косу, переброшенную через плечо, и сказала вдруг тихо:

– Двадцать лет тому назад… Не в тот ли год, когда в дерево у ворот замка ударила молния?

– Пожалуй, что в тот.

– А весной ли, осенью?..

– В самом начале осени, – ответил Биргир, задумавшись ненадолго. – Помню, то дерево, наполовину обожжённое, стояло в багряном уборе.

– А Иллейд мою ты… – начала было Эсхейд, но тут же оборвала саму себя, нахмурившись: – Пустое. Забудь.

– Клянусь, что не знаю ничего о твоей дочери и о том, как она исчезла, – ответил Биргир. И, опустив взгляд, добавил: – Но знаю, что в тот год лорге уж очень нужны были морт-мечи. И он их получил. Да и что таить, – скривился он. – Я потом тоже немало оружия добыл тем же способом. Ведь человеческая жизнь имеет не одну и ту же цену: своя-то всегда подороже, а чужая подешевле.

– И помогло тебе твоё оружие? – спросил Мирра негромко. – Помогли мечи, купленные в обмен на чужие жизни?

Наместник запада не ответил. Он помолчал немного, не то размышляя о чём-то, не то вспоминая, а затем продолжил рассказ. Поведал о том, как обнаружили у Кимень-горы старый, заброшенный рудник; как гостья из Шимры им заинтересовалась; как рудник стали вновь разрабатывать и во дворце у лорги начали появляться и другие киморты с востока… Биргир сам видел то ли пятерых, то ли шестерых, но чаще других встречал женщину с изумрудами в волосах и седого мужчину в багряных одеждах, которого знал даже по имени.

– Ниаллан Хан-мар, – подсказала Фог, и наместник кивнул.

Что же до лорги, то он с годами стал мнительным. Ему мало было сбывать врагов в рабство на юг и накапливать морт-мечи; он собирался превзойти собственного деда и дожить по меньшей мере до ста лет, продолжая править… а значит, наследники, способные посягнуть на трон, ему были ни к чему.

Тут-то и пригодился верный Биргир.

Воевод в совете он рассорил; старших сыновей лорги тоже сгубил, благо это было нетрудно: один из них и без того любил выпить лишнее, а другой распутничал, и никого не удивило, когда первый допился до смерти, а второй